Я нечаянно проник в её мысли: она улетала туда, и всё земное оставалось на Земле, лишь чистые и честные мысли улетали ввысь.
Я не знаю, что со мной случилось. Это невероятно, но я влюбился в неё…
Да, влюбился. Я не знаю, кто я. Я не знаю, что я. Но зато я знаю, что я люблю эту девушку.
Я проник в неё, я стал ею самой. Её телом и её мыслями. И, в то же время, я был травой, на которой она лежала. Я был землёй, из которой прорастала трава. Я был воздухом, который был вокруг неё… Я солнцем смотрел на неё с вышины, и её глазами смотрел на солнце.
Такого со мною никогда раньше не было, и никогда прежде я не испытывал подобного чувства. Наверно, это и есть подлинная любовь, когда ты полностью проникаешь в другого человека, видишь мир его глазами, и боготворишь его. Очень странно всё это ощущать, подобное раздвоение и слияние и манит, и пугает…
Я узнал всю её жизнь, всю – всю… Самое потаённое и сокровенное… Её чувства, её мысли.
А она обо мне ничего не знала. Даже не подозревала, что я стал ею… Не подозревала, что я боготворю её.
Я былинкой коснулся её руки, запел жаворонком над нею, и я воздухом распростёрся над её телом, тёплым дуновением ветерка коснулся её губ и щёк, капелькой росы проник к её губам.
Она закрыла глаза, и лежала не двигаясь. Она мечтала о нём… Я видел его как живого: весёлого, смелого, крепкого, счастливого. Он радостно смеялся и целовал мою девушку…
Потом она вскочила, одела босоножки и побежала по лугу. Густая трава хватала её за ноги, пытаясь удержать. Но она всё равно ушла…
Ушла, и не вернулась.
Больше её я не встречал. Больше она на луг не пришла.
Я ведь не могу передвигаться.
Я был всегда, и буду всегда на этом лугу, и нигде больше.
А она опять не пришла. Но я всё равно её жду…
Зачем?
Дуэт
Ножницы
– Не трогайте меня! Не прикасайтесь!
Я огляделся. В комнате никого не было, и снова протянул руку к большим стальным ножницам, лежащим на столе рядом с линейкой.
– Не прикасайтесь ко мне, мерзавец! – опять заверещал кто-то тоненьким женским голоском. Я в смущении посмотрел на ножницы и остановил свою руку.
– Уберите прочь свои лапы! – услышал я далее.
Я совсем смутился и резко отдёрнул руку.
– Извините, но я хотел бы разрезать листок, – несмело произнёс я.
– Ишь ты, чего захотел, очкарик! – последовало в ответ. – Рви зубами, если хочешь, но ко мне не прикасайся.
– Но вы же ножницы?
– Ну и что с того? Мы не можем заниматься такой мелочью. Проблему надо решать глобально. Да и потом, руки надо мыть, Склифосовский, и желательно с мылом. А то, лезет тут всякий лапать… Мы стальные, и то не выдержим.
– Извините меня, пожалуйста, – пролепетал я. – Я нечаянно.
– Иди-иди, ищи себе другие ножницы! То, понимаете ли, ногти ему стриги, то бумагу режь, то ткани… Надоело. Мы хотим настоящей жизни. Прощай, дурень!
И они ушли, лязгая и скрежеща, в поисках лучшей жизни.
Я их встретил через два года. Они лежали у сточной канавы. Чёрные и ржавые. Вкусившие жизни.
Я поздоровался с ними. Но они сделали вид, что не узнали меня и промолчали.
А с новыми ножницами-то – лучше!
Паук
У меня в квартире живёт паук. Вот уже два года. Я никому не позволяю убирать в своей комнате, и поэтому сам каждое воскресенье, утром вытираю пыль со шкафов и стульев.
В левом верхнем углу, около окна, между шторой и стеной висит паутина моего содержальца. Когда я навожу порядок, он в это время сидит в центре паутины и следит за мной, что я дальше буду делать. Но ближе чем на двадцать сантиметров до его логова-ловушки, его постоянного жилища я не подхожу. Я смахиваю всё, кроме его серой паутины. Я не знаю, сколько у него ног, наверно, восемь, но брюшко у него большое, а голова маленькая, сам он чёрный и лохматый.