«Совсем недалеко», – прикинул он, оказавшись у калитки дома Снежаны Морозовой.

– Как погулял, товарищ писатель? – послышалось из глубины двора.

– Хорошо погулял, посидел на лавочке, пострелял в тире, по набережной прошёлся.

– А я вот поджидаю вас, думаю, как бы ни заплутались, мимо не прошли. Темнеет уж…

Во дворе на лавочке сидела хозяйка. Она ела яблоко и ногой отталкивала лягушку, упорно ползущую в её сторону. Виктор Сергеевич присел рядом.

– Пойдёмте ужинать, товарищ писатель, и не говорите, что сыты по горло, я то – уж знаю, как здесь приезжих в этих вонючих забегаловках кормят. С последним Самсонов был полностью согласен и, почувствовав подступивший голод, не стал отказываться от столь заманчивого предложения. Морозова пояснила, что кушать на свежем воздухе куда приятнее, чем в комнатной духоте. Она вынесла пёструю клеёнку и накрыла ею старенький маленький столик, стоявший под лестницей.

– Помогите, товарищ писатель.

Они перенесли стол и поставили его возле окна.

– Новая клеёнка, по запаху чувствую, – определил Виктор Сергеевич.

– А чего ей лежать, думаю, век-то не вылежит, – ответила Морозова, разглаживая на ней следы от сгибов.

Пока она собирала ужин, он поднялся к себе наверх и переоделся. Чёрный спортивный трикотажный костюм, новые комнатные тапочки, купленные Клавдией прямо в день отлёта.

Самсонов с удовольствием рассмотрел себя в зеркале, потом старательно причесался на пробор.

– Товарищ писатель, если не трудно, прихватите клетку с Феоктистом, – послышался с улицы голос хозяйки.

– Беррри, беррри, – косясь одним глазом, подтвердил попугай.

Виктор Сергеевич послушно снял с крючка клетку и с ней спустился вниз.

– Пусть эту ночку со мной переночует, вам он ещё все уши прожужжит, – пояснила Морозова, забирая клетку.

– Осторррожней, не дерррево, – вцепившись в прутья, пробурчал Феоктист.

Сумерки сгущались, и всё вокруг становилось по-особому таинственным и завораживающим. На фоне затухающего неба загадочно и сказочно вырисовывался силуэт колодезного «Журавля». Недалеко за домом, видимо в болоте, начал репетицию лягушиный хор. Застрекотали невидимые сверчки. Обступившие двор деревья казались плотной тёмной стеной. Дневная духота как-то сразу сменилась внезапно подступившей свежестью и прохладой. Падающий свет из окна хорошо освещал столик, на котором их уже поджидал ужин.

– Садитесь. – Морозова показала на табуретку.

– Всё так сказочно. Ни огонёчка вокруг не видать, – сказал Самсонов, присаживаясь. – Словно в лесу.

– Только соловьи у меня не живут. У других в садах живут, а у меня почему-то нет. Но зато у меня Феоктист хорошо поёт, соловьём может и щёголем тоже, правда, грубовато получается, но ничего, слушать можно.

Хозяйка поставила перед Виктором Сергеевичем глубокую миску с тушёной картошкой.

– Вот грибочки, огурчики, помидорчики. Выпивающий, а? Товарищ писатель?

– Как и все, в меру, – замялся Самсонов.

Морозова достала из-под стола бутылку. Обтирая её фартуком, пояснила, что это собственного приготовления. Открыв бутылку, разлила по полстакана.

– За ваш отъезд, – предложил он.

– И за ваш приезд, – дополнила она, хитровато сверкнув глазами.

Тускло звякнули стаканы. Выпили.

– Крепкая, а пьётся легко, – заметил Виктор Сергеевич, похрустывая малосольным огурчиком.

– В магазине не покупаю. Она голову дурит, а эта настоечка, и вроде бы дурманит, и думать интересно заставляет. А какие сны после неё, ну прямо, как наяву. Кроме, как у меня, нигде такой настоечки не отведаете, товарищ писатель. Да вы закусывайте, берите, вон грибочки.

Морозова сообщила, что вернётся по осени, когда спадёт жара, что соседка Марья присмотрит за домом, попугаем и котом, когда уедет Виктор Сергеевич. Самсонов с аппетитом ел вкусную картошку с мясом, накалывал вилочкой маленькие, упругие грибочки.