– Дзен – буддизм – истина истин. Ничего не надо, ничего не имей, ничего не желай, главное – созерцание, в созерцании – бессмертие твое и детей твоих, и внуков твоих, и всех последующих поколений.

И второй канон:

– Все в мире пронизано семенем, семя отдал – рождается жизнь, с жизнью рождается бессмертие, с бессмертием рождается смысл, а за смыслом является всевышний. Ибо один семя отдал – другой семя взял (женщина) – и родилось бессмертие твое и твоих поколений, а над твоим и за твоим бессмертием стоит всевышний. Вот оно, семечко, берите его, вкушайте, и больше ничего не надо, ничего… истина сама откроется вам!

И подходили к Алиар-Хану паломники, получали от него по несколько семечек, почтительно кланялись и оставляли на подносе денежки, кто сколько мог. Перед Алиар-Ханом всегда стоял огромный мешок семечек, вокруг мешка, как ожерелье, несколько ярусов шелухи, шелуха эта не убиралась и не подметалась, как бы говоря паломникам: вот я, я съел семечко – и я бессмертный, шелуха – отвалилась, а ядро семечки вошло в меня и продолжает вечную жизнь, так следуйте за мной и слушайте меня, слушайте, слушайте!

Скорей всего, за святое шарлатанство и выдворяли власти Алиар-Хана Муртаева сначала из Москвы, потом из других городов, потом из вовсе малых городов, а потом Муртаев докатился и до совсем небольших поселений, где можно было спокойно морочить простодушным гражданам голову; вот так, вероятно, он и оказался в нашем небольшом заводском поселке.

Егорка, возвращаясь от бабушки Тоши домой, в поселок, свернул в лесную глухомань, к избушке бывшего лесника Азбектфана; давно нет Азбектфана в живых, вся жизнь его покрыта мраком и страшными слухами, да и сама избушка почти сгнила, вон рассыпается в прах, но пацаны, когда бегут на рыбалку на Бобриный омут или на речку Полевушку, всегда заглядывают сюда.

А для чего? А чтобы страшно было.

Между прочим шофером в автобусе, в котором должен был ехать Кирилл, но не уехал, а остался рядом с обгоревшим тополем, а вместе с Кириллом осталась и Ада, этим шофером был как раз Роман Абдурахманов. Он-то и видел, как завязался разговор между Адой и Кириллом около горелого тополя.

– Слышь, Верочка, – доложил он вечером жене. – А подружка твоя, кажется, нового кадра кадрит.

– Какая подружка?

– Адель Иванова.

– Ну, тебе бы всё сплетни разводить, – отмахнулась от мужа Верочка. – На себя лучше посмотри: только и делаешь, что пялишься на пассажирок. Думаешь, я не знаю?!

Верочка была третьей подружкой Ады и Марьяны, и жила она в доме № 99 на улице Миклухо-Маклая, как раз напротив закадычных подруг-одноклассниц. Как же ей было не защищать Аду? Хотя новость, конечно, любопытная: с Захаром у Ады давно не ладилось.

Верочка, в отличие от подруг, работала не здесь, в поселке, а в городе, в Екатеринбурге. Оператором в центральном офисе Уральского банка. Раньше филиал банка находился в поселке, вот там-то и работала Верочка, пока не пошла на повышение. Повышение-то повышением, а неудобств много: каждый день туда-сюда мотаться в город (сорок километров в одну сторону, столько же – обратно), и самое главное: сын оставался без присмотра. Хотя на Романа можно было положиться: он хоть и не родной отец Антошки, но был для него лучше родного. Тут Роману надо отдать должное.

Вообще трудно нынче жилось Верочке: и не потому, и не поэтому, и не по третьему и не по четвертому, а просто бог его знает почему. В какой-то момент она почувствовала, как говорят нынче, кризис возрастного периода: всё и вся ей опостылело. Когда умер первый муж (от пьянки), Верочка собралась в комок, в пружину, в кулак, день и ночь посвящала себя сыну Антошке, не смотрела ни туда, ни сюда, никуда, еще и подруги поддерживали, но личной жизни не было никакой.