Так и здесь. Егорка забрался на плотину, ползком с киркой на весу (кирка все же мешала) добрался до середины и, здесь, балансируя на слегка дрожащих ногах, поднялся во весь рост. Когда ему Павлуша скомандовал: «Бей!» – они, Павлуша с Любомиром, именно как глупые дети, стояли у основания плотины; задачей своей они считали – растаскивать по сторонам отлетевшие куски плотины.

– Бей! – еще раз крикнул Павлуша, и Егорка со всего маха ударил киркой по плотине.

Вряд ли уж сила удара была такая мощная, просто пришло время, истончилась жизнь могучего бобриного плотинного сооружения: вдруг плотина посыпалась, как игрушечный, как карточный домик. Видно, настолько уж она прогнила и изжила себя, что достаточно было легкого толчка – и по кусочку, по куску, по кусищу буквально на глазах обваливаться начала ветхая конструкция. А вместе с этим в образовавшийся пролом хлынула вода из Бобриного омута: да что хлынула – не хлынула, а как будто водопад извергся сверху на дно бывшего русла Полевушки, на то дно, которое уже десятилетиями превращалось в пашню и где со временем, чуть в стороне, выстроились в ряд последние из последних домов на улице Миклухо-Маклая.

Егорку подхватил не водопад, он просто от неожиданности потерял равновесие и, взмахнув несколько раз руками, бросив кирку, камнем пошел вниз; и вот именно там, внизу, ударился головой о булыжник.

Умер он сразу.

А Любомир просто не умел плавать; стремнина подхватила его и закрутила в себе, он сразу наглотался затхлой воды, растерялся, запаниковал, еще больше хлебанул воды и камнем пошел на дно, хотя река долго еще рвала и метала его тело.

Умер он, видимо, в муках.

Дольше всех боролся за свою жизнь Павлуша: он умел плавать; он умел жить; он умел думать; он был очень умный; он был необыкновенный; он не мог поверить, что сейчас, вот сейчас он умрет, уйдет из жизни навсегда, он еще ничего не успел сделать, открыть, добиться; его несло и несло бурным потоком, то накрывая с головой, то давая ему передышку, но сил, физических сил, все-таки не хватило ему, и он утонул от бессилия, от отчаяния, от полного истощения.

Не сжалилась над ним жизнь.

Много событий утекло после того случая, многие вообще уехали из поселка. Оставили свои дома, родные могилы. Некоторые дома, когда река Полевушка разлилась в полную мощь, были напрочь затоплены, особенно те, которые стояли на окраине улицы Миклухо-Маклая.

Валентин Семенович с Ниной подались на родину Валентина в Саратовскую область, в город Балашов. Марьяна уехала к родной сестре Ульяне, в Сибирь, на Алтай. Статного, красивого и высокого Кирилла Семибратова увела от Ады какая-то очередная красавица, взяла его за руку и отвела, покорного, к себе домой. Ада (в память об Егорке) вернулась к Захару, больше не шалила с мужчинами, а смеяться перестала совсем. Жили они теперь на Красной Горке, у бабушки Тоши.

И только один бедный Роман Абдурахманов как бы слегка свихнулся с тех пор. Жилья у него не было, работу потерял (выпивать начал), и бродил он по поселку, как неприкаянный. Чаще всего ночевал в избушке Азбектфана, а как он там устраивался, одному богу известно.

Жалел его Захар, иногда приводил на Красную Горку, к матери Тоше. Подкармливал.

Вот такая история случилась на Урале, в небольшом пригородном поселке.

В Ярославль Петров приехал в командировку.

Из окна гостиницы, в которой он остановился, был виден знаменитый Театр имени Волкова. И сам Волков, российский актер, стоял рядом с гостиницей. Естественно, не живой – в камне. Была середина осени; у подножия памятника всегда, в любое время дня и ночи, алели и краснели розы с гвоздиками: по всему чувствовалось, горожане чтили память прославленного земляка. Перед театром, перед памятником, перед гостиницей раскинулась просторная площадь, которая отчего-то воспринималась булыжной, хотя была обычной, асфальтированной. А булыжной она воспринималась по ассоциации – все вокруг отдавало стариной, древностью; даже кинотеатр – напротив гостиницы – с бесконечными афишами современной киногалиматьи – и тот был архитектурно стар, в нем прежде наверняка было какое-нибудь Благородное собрание, купеческий клуб или что-нибудь в этом роде; не говоря уже о старинном парке, который простерся от площади во многие стороны; не говоря о древних строениях, с красивыми архитектурными излишествами, где нынче расположился городской базар; тем более не говоря о низких, не больше двух этажей, каменных домах, с дверями, зовущими то вниз, в подвалы, то вверх, по всевозможным витым лестницам – явное обиталище бывших ярославских купцов, торговцев, служащих разного ранга, – и где нынче уютно прижились разные кафе, закусочные, ателье и магазины.