– Ну здравствуй, Иван! – слегка улыбаясь, сказала она.

Ваня расплылся в мудацкой улыбке и зачем-то подавился слюной.

– П, бх, ривет! – ответствовал он.

Он думал, обнять ее или не стоит – вроде сама она не тянулась к нему. Но что это? Ее скромное движение вперед – какой маленький шажок для Лизы и какой огромный шаг для измученной Ваниной души. Дружеское объятие. Он так много хотел ей сказать, но теперь все вылетело из головы. Однако, эрудиция оказала ему сомнительную помощь.

– Знаешь, почему эта площадь называется Рогожкой заставой? – внезапно изрек он.

Вопрос застал Лизу врасплох.

– Эээ, нет. А что?

– На месте современного Ногинска, ex. Богородска, когда-то было село Рогож. Оно стояло на дороге, которая шла к этой заставе.

Лиза скромно улыбнулась. Они пошли вперед в неловком молчании. «Выдай уже что-нибудь, только не тупую фигню», – думал он лихорадочно. На траверзе Андроникова монастыря Ваня собрал электрические разряды мозга в кулак: «Знаешь, есть версия, что хлебное вино, прообраз водки, придумали в одном из монастырей Москвы в 16-м веке. Кто знает, может именно тут монахи древней Москвы старались, чтобы спустя века твой дядя-алкоголик имел возможность пропить телевизор аж в Ебурге. Вот тебе и бабочка крыльями взмахнула».

Почти за семь веков твердыни Андроникова монастыря видели многое: жизнь и смерть Андрея Рублева, опричников Иван Грозного, завоз благородных трупов с Северной войны, поступь солдат Великой армии, самолеты с крестами над Москвой… Возможно, они могли бы сказать даже больше, чем ненавистный всем российским школьникам дуб-философ из «Войны и мира». Но далеко не факт, что они видели человека, выдавшего что-то столь же нелепое. Не считая, разумеется, людей, живших тут по служебным обязанностям. Но Лиза любила такой юмор. И хорошо она не подозревала о том, что это вовсе не задумывалось шуткой.

– Ну у тебя и память, все помнишь, – искренне смеясь, сказала она. – Довольно похвально. Но оно и понятно – попробуй не натренируйся, когда нужно все нюансы понятий в голове хранить. А то цена ошибки высока. Матерые волки понятий очки щелкают, как орехи. Сам, наверно, знаешь? – заключила Лиза.

– Ты тюрьмогомофобка, все с тобой понятно, – ответил Иван, сделав максимально серьезные глаза.

По мере их движения вдоль трамвайных путей, атмосфера старого и лампового сменяла неловкость новой встречи.

– Лиз, а сестра твоя что? Поступила в институт, наверно?

– Да, на третьем курсе сейчас. Прикладная этика – шутка ли.

– Этика – не подорожник, не совсем понятна польза от ее прикладывания. И куда они ее прикладывают аж пять лет? Что они там вообще делают?

– Довольно интересный досуг. Пьют, курят, подозреваю, даже трахаются – золотое время. Ну попутно ходят на пары, слушают, что думали всякие мыслители с большими бородами. Ну в общем то, что обычно читают в интернете ради интереса, только они это делают сидя за столами в большой аудитории. Образование верно прогрессивным образовательным традициям – все прямо как сто лет назад. А статью из Википедии зачитывает им дядя-профессор, только не из Википедии, а из утвержденной РосГосОбрПрогрКнижПрофом методички. Зря, что ли, лучшие умы от прикладной этики ее составляли. В этой же методичке, подозреваю, находится ГОСТ чтения лекций: «Лекция должна зачитываться максимально уныло и безучастно. Рекомендуемая одежда для чтения лекций: серая». Некоторые особо рьяные преподы там даже свои этические теории развивают. Кто-то их оценивает, критикует, еще что-то делает. Правда, подозреваю, у оценивающих нет другого выбора – если они вдруг тоже захотят свою этическую теорию, ее же тоже кто-то будет должен оценивать, так? Ну и плюс социализация государственного типа, как я ее называю – где еще научат лизать человеку жопу, если он занимает более высокую позицию в локальной институтской иерархии. А уж если он еще и прожил больше… Уважать старость – что может быть более прикладным и более этичным? Навык уважать кого-то за год рождения на дороге не валяется, этому только там учат.