Перед спектаклем. Зрители в фойе Малого театра, 1950-е годы
Еще во времена своих «Университетов» Раневская устроилась в «клетушке» на Большой Никитской, переименованной потом в улицу Герцена. Этот двухэтажный, вросший в землю флигель, где сейчас какая-то контора, принадлежал когда-то семье Натальи Гончаровой. Отсюда поехала она венчаться с Александром Сергеевичем в церковь Большого Вознесения, расположенную неподалеку.
Раневской досталась часть лакейской на первом этаже. Здесь она жила, иногда недолго – успевала лишь повидать премьеры московских театров, отдохнуть после поездок, съемок…
Отсюда, с улицы Герцена, в начале войны Раневская уехала в Ташкент. Сюда в 1943 году мы вернулись вчетвером – Фаина Георгиевна, Павла Леонтьевна – моя бабушка, Наталья Александровна – Тата и я. Мама временно осталась работать в Ташкенте на кинофабрике. Я скучал, ждал маму…
Поезд пришел поздно вечером, я уже спал. Когда увидел маму утром – вскочил в своей кровати, вцепившись в перекладину, и сказал: «На горе Арарат растет крупный виноград!!!»
В 1946 году на 96,2 миллиона женщин приходилось уже 74,4 миллиона мужчин, и в отличие от предвоенного времени такая разница была уже не за счет стариков. Женщин в возрасте 20–44 лет насчитывалось около 37,7 миллиона, а их ровесников-мужчин – чуть больше 20 миллионов. Теперь на сотню женщин приходилось хорошо если 60 мужчин. Причем как обычно в городе ситуация была немного получше, а больше всего опять пострадала деревня.
Американский журналист Джон Штром побывал в 1946 г. в нескольких русских колхозах и был потрясен до глубины души масштабами разрушений и человеческих потерь. Он писал, как в какой-то деревне под Сталинградом его встретил председатель колхоза, молодой человек лет двадцати, инвалид войны, без руки. А в его колхозе из 136 человек было 116 женщин. Из этой деревни ушли в армию 146 мужчин, а вернулись обратно только 15, причем многие из них без руки или ноги. И этой деревне по тем временам еще повезло. Были места, куда вообще никто не вернулся. Правда, не обязательно все не возвращались потому что погибли, просто довольно многие фронтовики предпочитали устроиться на работу в городах, где жизнь была хоть немного, но получше, чем в сельской местности.
В некоторых семьях дождались своих героев
Мама с дочкой на приеме у врача в детской поликлинике № 1 города Москвы, 1954 год.
Такой гендерный перекос, конечно, привел к множеству проблем как для страны, так и для будущих поколений. Причем проблемы были не только демографические, но, что гораздо хуже, психологические. Миллионы одиноких женщин, страдавших от неустроенности и цеплявшихся за любого мужчину, неважно какого и неважно, свободного или уже занятого кем-то, растили поколение безотцовщин – детей, растущих без мужского воспитания.
Кстати, надо заметить, нехватка мужчин не привела к демографическому кризису. Женщины, пережившие войну, быстро адаптировались к новым условиям и, кто смирившись с тем, что придется жить без мужа, а кто надеясь так привязать к себе мужчину, продолжали рожать детей. В 1946-м родились 752 тысячи внебрачных детей, в 1947-м – 747 тысячи, в 1948-м – 665 тысяч, в 1949-м – 985 тысяч, в 1950-м – 944 тысячи, в 1951-м – 930 тысяч, в 1952 году – 849 тысяч.
Правда, кроме послевоенной эйфории и простого желания иметь семью такую ситуацию создавали еще и государственные законы. Постановлением ЦИК и СНК СССР еще в 1936 году аборты были строго запрещены, за исключением, конечно, случаев по медицинским показаниям. То есть лишь тогда, когда продолжение беременности представляло угрозу жизни и здоровью самой беременной женщины, а также при наличии у родителей тяжких заболеваний, передающихся по наследству, таких как идиотизм, эпилепсия, прогрессивный паралич, наследственная глухонемота и т. п.