– Тихо! Кто тут у вас главный, пусть выйдет, буду с ним разговаривать. Мне за то, чтобы я глотку драл, вас всех перекрикивая, не платят.

Толпа зашевелилась, наконец из неё вышел пожилой седобородый мужик в чёрном тулупе. Откашлявшись, он встал перед управляющим:

– Я буду за всех говорить.

– Хорошо, Пётр. – директор смотрел на ткача с удовлетворением. Он хорошо знал его как мужчину степенного и рассудительного, пользующегося авторитетом у других. – Расскажи, чего это ради вы работу оставили?

– Справедливости хотим, вот и оставили. Оно ведь не по совести выходит. А надо, чтобы честно.

– Ничего не понимаю, говори ты прямо, – управляющий чувствовал смущение Петра, которому не каждый день приходилось объясняться за всю смену перед начальством, и говорил властно и требовательно. Жандарм заметил в окне конторы фактического хозяина предприятия Михаила Кормилицына, который напряжённо смотрел на происходящее.

– Расскажу. – Пётр насупившись смотрел на управляющего. Он чувствовал за спиной поддержку сотни человек и неуверенность его прошла, появилось привычное упрямство. – А лучше ты нам расскажи, почему это мужики всегда против баб на одну смену больше работают. Как так выходит?

– Чего ты несёшь? – директор настолько удивился нелепости сказанного, что не мог понять саму суть претензии.

– А ты сам посчитай. После праздника любого, кого на ночную смену вызывают? Мужиков. Выходит, мы завсегда на одну смену больше горбатимся. Нехорошо это, давай смены перераспределяй, а то мы работать отказываемся.

– Вон оно чего! Ишь сосчитал, – управляющий неожиданно расхохотался так самозабвенно, что на глазах у него выступили слёзы. Он попытался было что-то сказать, но новый приступ смеха прервал не начавшуюся речь и какое-то время директор только утирал слёзы и, смеясь до всхлипов, махал рукой на толпу. Рабочие удивлённо молчали. Черкасов вообще не очень понял суть претензии ткачей. Ну вызывают их на ночную смену с праздника, так это всегда заведено было.

– Ты, Пётр, мне честно скажи – сам додумался или надоумил кто? – управляющий отсмеявшись стал серьёзен. Не было секретом, что на фабрики поступали интеллигенты разных сословий, которые вместо работы принимались настраивать работников против хозяина, возбуждая их действовать всем вместе против господ. Работники таких агитаторов прозвали «сицилистами», а администрация предприятий мгновенно выставляла этих социалистов за ворота без расчёта, обещая следующий раз сдать околоточному надзирателю. Фёдор Иванович стал внимательно разглядывать Петра и стоящих рядом людей, стремясь вычислить возможного зачинщика.

– Сами мы, нешто у нас своей головы нет? Уж считать, поди, умеем, – Пётр продолжал упорствовать, хотя и был сбит с толку поведением директора.

– Значит, жену свою на фабрику вместо себя выгнать хочешь? И вы все тоже? – управляющий спросил у толпы. Та гудела, но как-то неуверенно. – Ну что ж. Зря вы заработок за сегодня потеряли только. Хорошо если вас на однодневную плату оштрафуют – это же форменный бунт.

– Какой бунт? Нам уж и спросить нельзя? Ты нам лишнего то не приписывай! Мы не крепостные у тебя! – из толпы доносились выкрики, опять поднялся шум. Директор поднял руку вверх и дождался, пока гул стихнет.

– Условились, что с одним говорю, – опять гаркнул он. Вот тебе, Пётр, Иванов сын, и объясню, а вы все слушайте, да на ус мотайте. Во-первых, баб я в ночь на работу поставить не могу, закон такой утвердили. Прописано ясно: женщин и малолетних по ночам к труду не привлекать. Точка. Повеление Государя-императора, дай ему Господь многая лета. – Толпа затихла, осознавая услышанное. Управляющий продолжил: – Во-вторых, чем ваше сегодняшнее представление считать прикажете, как не бунтом? Выступили толпой, стадно против закона государева. Работу оставили, а наняли вас зачем? Ткани делать или горлопанить? Ваше счастье, что урону не нанесли имуществу, хоть на каторгу не отправитесь.