Наконец организм не выдержал, незаметно подкралось забытьё. Начал сниться яркий сон. Будто он вновь сидит в Малахитовом зале Зимнего дворца. Большевики уже предъявили ультиматум о капитуляции, министры Временного правительства ждут помощи, во все концы отправлено известие об их отчаянном положении, но на улице, кроме солдат и матросов с красными повязками на рукавах и шапках, никого не видно. На Неве лениво замерли корабли большевиков, угрожающе целя орудиями. Надежда тонкой струйкой утекает, как тает папироса в руках, как тает расстояние на циферблате часов, показывающих время, оставшееся до истечения ультиматума.

– Идут, господа, идут. Спасены! – кричит кто-то.

Он подходит к окну и видит, как через Дворцовую площадь идёт толпа мужчин и женщин, раздвигая большевиков. Те почему-то не сопротивляются и не препятствуют.

– Здесь не меньше тысячи человек, а нам и пятисот хватило бы с лихвой, – радуется тот же голос.

Коновалова смущает, что он не видит в руках у спасителей никакого оружия, да и лица их неуловимо знакомы. Так бывает – видишь человека, и понимаешь, что точно уже встречался с ним, но где и когда, забыл. Силишься вспомнить, но память подкидывает всё не то, и не то, будто дразня, а ты мучительно продолжаешь искать ответ.

Вот уже топот на лестнице рядом. Наконец, впереди идущие входят в зал. Не врываются, как давеча большевики – бешено, словно волна, со своими руководителями, будто пеной, в авангарде, а степенно, не спеша, деловито и аккуратно выстраиваясь в ряды. И тут память сдаётся – да это же работники моих фабрик! Вот администраторы, вот самые опытные работники. Все обстоятельные и серьёзные.

– Александр Иванович, вы арестованы, – говорит главный инженер, стоящий впереди с какой-то бумагой.

– Господа, вы что? Эдуард Николаевич, вы в своём уме? Вы почему работу оставили? – Коновалов и остальные министры смотрят в недоумении.

– Забрать вас пришли и вернуть на фабрику. Водворим под арест в вашу квартиру в Бонячках2. Будете на предприятии, покуда тут не разберутся. Хватит, побаловались и будет.

– Мне в Бонячки сейчас никак нельзя. Судьба России решается, господа. Ленин хочет власть захватить, солдат своих послал. Страну потеряем и всё, за что боролись.

– Дело вы своё потеряете, которое ещё прадед ваш начал. У нас агитаторы ходят, соблазняют Совет депутатов выбрать, чтобы рабочие сами предприятием управляли, по своему разумению. Это же дикость. Что же, теперь дворник сам будет решать, мести ему двор или нет? Рабочие голосовать, кому сегодня на смену выходить? А ответственность за успех или неудачу на ком? На соседних фабриках такое уже провернули, так там всё дело встало. Нам этого не надо. Пожалуйте назад, Александр Иванович. С Россией пусть сами разбираются – хоть монархия, хоть республика, а нам без вас никуда.

– Эдуард Николаевич, милостивый государь, никак не могу сейчас вернуться. Родина в опасности.

– Ваша родина – это ваше предприятие, о нём и заботьтесь, до остальных нам дела нет. Семь тысяч человек на вас честно работают. Вы нам добром всегда платили, и сейчас не оставляйте. Не спорьте, мы всё решили, вы арестованы и возвращаетесь домой.

Вдруг раздался грохот, стены дворца заходили ходуном, но не рушились. Обстрел. Начали-таки штурм большевики. Все повскакивали с мест, испуганно оглядываясь в поисках укрытия, только работники стояли и смотрели прямо и твёрдо, не ища спасения. Грохот всё нарастал и нарастал.

– Спит что ли? Не пойму никак – сказал один из караульных, глядя в глазок на двери камеры.

– Поколоти сильнее, обед раздавать пора, – ответил ему напарник, прикативший телегу с дымящимися кастрюлями по промасленным матам, покрывавшим коридор для бесшумности передвижений. От времени маты истёрлись, но колёса телеги всё равно не лязгали по асфальту пола. Наблюдающий заколотил кулаком в дверь.