– Bonsoir[22], мадам – произнес слуга.

Больше ничего сказать он не успел. Схватив его сзади за плечо, волосатая рука отодвинула его в сторону. В свете лампы появилось мужское лицо; маленькими, широко расставленными глазами оно посмотрело на Анну.

– Добро пожаловать, графиня Дорн! – громко сказал господин. – Добро пожаловать в Париж! Добро пожаловать в наш дом! Я Олаф Шмалёр.

Прижав руки к бокам, он старательно поклонился.

Анна улыбнулась и склонила голову в почтительном приветствии.

– Пожалуйста, не называйте меня графиней. Я отказалась от титула и имени мужа, – сказала она.

– Но отчего же? – вырвалось у Шмалёра.

– Я вернула девичью фамилию, – ответила Анна. – Анна Молль.

– Ну, как вам будет угодно.

В голосе Шмалёра слышалось разочарование. Похоже, купец рассчитывал, что учить его детей будет дворянка.

– Что по-графски роскошно, – нарушила Анна молчание, – так это ваша усадьба. А еще поздняя осень в Париже.

Хозяин провел рукой по жидким рыжеватым волосам, осмотрел ладонь и вытер ее о штанину.

– Прошу прощения, графиня… мадам. Идите за мной в дом. Пардон. Я хочу сказать. прикажите вашему слуге повезти инвалидное кресло. – Он кашлянул. – Семья уже ждет вас.

Анна осведомила нового работодателя о своем недуге и даже приложила к письмам чертеж инвалидной коляски с указанием ее размеров, чтобы он мог предоставить ей подходящую комнату. Однако Шмалёр, похоже, не придал этому особого значения. Быть может, он вообще забыл об инвалидном кресле. Во всяком случае, семья принимала гостью не на первом, а на втором этаже. Сначала Иммануэлю пришлось нести саму Анну, а потом кресло по сужающейся кверху лестнице. У Анны закружилась голова. Но она все равно не стала держаться за плечи Иммануэля, как делала обычно. Вместо этого Анна скромно сложила руки на животе.

Она услышала топот маленьких ножек. Захлопали двери. Наконец Анна оказалась на галерее с обшивкой из темного дерева и белыми вазами на полу. Из каждой торчали по четыре длинных лилии. Они тоже были белыми и создавали очаровательный контраст с темным окружением.

Анна бесшумно катилась по толстым коврам: позади нее был Иммануэль, а впереди – широкая спина Олафа Шмалёра. Хозяин открыл дверь, и Анна проскользнула в ярко освещенный салон. Похоже, окнами именно этой комнаты она любовалась снаружи. Помещение и вправду было таким огромным и высоким, что могло бы служить свету Баден-Бадена бальным залом. В покрытых черным лаком витринах стояли японские предметы. Настенные ковры с причудливыми узорами, фарфор и изделия в стиле шинуазри[23] вызвали бы восхищение в салоне рококо.

Перед четырьмя креслами, обтянутыми красным бархатом, стояли женщина и двое детей. Хозяйка дома была примерно того же возраста, что и Анна. Дама была низкой и хрупкой, а ее лицо напоминало мордочку пугливого животного. Она пыталась восполнить небольшой рост высокой прической. Анна гадала, как мадам Шмалёр справлялась с тучностью мужа. Очевидно, пара нашла для этого решение. Это доказывало существование двух детей.

Хозяйка дома представилась как Мари-Александрин Шмалёр. Женщина сказала, что Анна может называть ее просто мадам. А она будет звать Анну графиней: «Если у немцев так принято».

Анна хотела было возразить и объяснить мадам Шмалёр, что она больше не графиня. Тут Олаф Шмалёр подошел к жене и попросил ее налить чай. Сам он, встав между детьми, положил руки им на плечи.

– А это малыш Жан и Анриетта, – сказал Шмалёр голосом, который привлек бы десяток покупателей на рыбном базаре.

На малыше Жане и Анриетте были дорогие наряды, соответствовавшие последней парижской моде. Девочке, как Анна знала из писем, было десять. Похоже, ей нравились дорогие одеяния. Она покрутила бедрами, неуклюже подражая матери, погладила себя по животу и оглядела наряд. У нее были пухлые щеки и маленький рот, а с головы свисали замысловатые локоны. Мать точно трудилась над прической не один час.