Ты не можешь быть самолюбивой, отвечала Сира, – что же касается твоей просьбы, я обращусь к тебе самой. Ты знаешь и любишь Фабиолу. Это – благородная душа, обладающая светлым разумом и совершенством… О, если бы всевышний господь помог нам просветить ее душу светом правды! Эта добрая госпожа, соединяя в себе все лучшие качества, все перлы добродетели, которые только мы умеем ценить, была бы хорошей христианкой если бы…

– О, говори, говори, дорогая Сира, – с восторгом воскликнула Агнесса, перебивая ее, – питаешь ли ты надежду?

– Молюсь о том каждый день и каждую ночь. Это единственная моя мысль и цель моей жизни… Я давно уже пробую обратить ее внимание на мою терпеливость уступками и теми разговорами, один из них ты слышала сегодня, а если все средства будут истощены, у меня останется еще одно.

– Какое? – спросили обе девушки.

– Отдать свою жизнь за ее обращение. Я знаю, что такая бедная невольница, как я, не может надеяться на мученичество, но, говорят, что скоро настанет время ужасного гонения и тогда, быть может, палачи не оттолкнут и такой малой жертвы, как я… Да будет Его святая воля! Моя жизнь в Его руках, – но, дорогая и наилучшая моя госпожа, – воскликнула Сира, падая на колени и орошая руки Агнессы слезами, – не становись между мной и этой добычей.

– Ты победила меня, сестра Сира, ответила Агнесса, – и с настоящей минуты никогда не называй меня госпожой! Останься на своем месте, потому что ты, вооружившись добродетелью, должна победить Фабиолу. Она чрезвычайно высока для такого маленького и ничтожного кружка, как мой дом.

– А я скажу вам, – серьезно прибавила Цецилия, – что на совести Сиры лежит что-то недоброе. Она сказала сегодня вечером большую ложь.

– Какую, моя милая обличительница? – смеясь, спросила Сира.

– Ты сказала, что я лучше и рассудительней тебя, потому что я не хотела есть твоих лакомств, которые хоть и льстили мне, но принесли бы ущерб для моей умеренности, между тем, как ты сама жертвуешь своим счастьем и свободой и желаешь даже отдать свою жизнь для спасения лица, которое тебя тиранит и мучит. И как ты могла это сказать?

В эту минуту вошел слуга и сказал, что носилки Агнессы ждут у дверей, если бы кто-нибудь мог видеть трогательное прощание трех приятельниц: богатой госпожи, невольницы и нищей, то наверно воскликнул бы: «Смотрите, как любят христиане друг друга!»

Если мы задержимся на минутку у дверей с целью посмотреть на удаляющуюся Агнессу услышать ее разговор с Цецилией, выслушать ее просьбу позволить проводить себя домой одному из слуг Фабиолы, потому что было уже темно. Мы бы увидели, как эта просьба Агнессы рассмешила слепую девушку, ведь для нее не имело никакого значения, день это был или ночь; она же была проводником в темных катакомбах, так же хорошо известных ей, как улицы Рима, по которым она проходила в любое время суток. Если же после этого мы вернемся в дом, то увидим, что там царит суматоха. Невольницы со светильниками суетятся, обшаривая все уголки дома, ищут некую потерянную вещь. Ефросиния требует, чтобы потеря была найдена, но – увы, на не находится… Наконец, поиски были прекращены.

Читатель, вероятно, угадал причину этой суматохи. Когда Сира, как мы знаем, согласно приказанию своей госпожи, пришла к Ефросинии, чтобы та осмотрела и перевязала ее раненую руку, которую ключница затем покрыла платком. Платок тот Сира потеряла и не могла объяснить, как это произошло; она говорила лишь, что до этой минуты не замечала его пропажи. Прежде всего она

сняла платок, а потом, видимо, неловко накинула его на руку и обронила где-нибудь… Она не умела лгать, потому что ложь была противна ей. Добрая ключница очень огорчилась этой ее потерей, которая, как ей казалось, была слишком значительна для бедной невольницы, которая, возможно, рассчитывала продать его… Сира тоже была огорчена потерей, но по другой причине, неизвестной ключнице.