Такое извращенное понятие христианства все слушали с большим удовольствием, за исключением двух лиц: молодого воина, который обратился к Агнессе с выражением жалости на лице и как бы спрашивая ее, должен ли он отвечать этому глупому человеку или только смеяться над ним и его словами. Агнесса поняла это и, приложив палец к губам, умоляющим взглядом просила его молчать.

– Из всего этого видно, – отозвался Прокл, – что термы скоро будут окончены и, что вследствие этого нам, в недалеком будущем, предстоит много удовольствий и потех. Не слыхали ли вы, Фульвий, придет ли божественный Диоклетиан на открытие этих бань?

– Несомненно. В честь этого открытия будут устроены чрезвычайные забавы и общественные игры, и нам не придется долго ждать этих удовольствий. Говорят, что в Нумидию послан приказ о доставлении в Рим львов и леопардов перед началом зимы…

При этом он быстро повернулся к соседу и, смерив его проницательным взглядом, прибавил:

– Такому храброму воину, как ты, Севастиан, должны нравиться благородные игры в амфитеатре, в особенности, если они имеют целью уничтожить врагов великого императора и республики.

Воин приподнялся на подушке и, обратившись к соседу, спокойно и серьезно ответил:

– Я не заслуживал бы той похвалы, которую ты посылаешь по моему адресу, Фульвий, если бы мог равнодушно смотреть на борьбу, если ее можно так назвать, между зверем и безоружным ребенком или женщиной. Таковы ведь игры, которые ты называешь благородными. Я охотно подниму свою руку на защиту императора или республики, но с такой же охотой поднял бы ее на льва, бросающегося по воле императора на невинных, безоружных и беззащитных.

Фульвий хотел встать, но Севастиан, положив свою сильную руку на плечо негодяя, продолжил:

– Послушай, я не первый из римлян и не благороднейший из смертных, чтобы не понимать вещей в том виде, как ты говоришь. Вспомни слова Цицерона: «Признаться, это прекрасные игры, но какое удовольствие они могут представлять для образованного, при виде слабого человека, растерзанного ужасной бестией или прекрасного зверя, пронзенного стрелой!» Он прав и я не стыжусь согласиться с этой мыслью самого лучшего из римских мудрецов.

– В таком случае, можно подумать, что мы никогда не увидим тебя в амфитеатре, Севастиан, – спросил Фульвий вежливо, но в то же время иронически.

– Если ты увидишь меня там, – отвечал воин, – то только среди беззащитных, но не между людьми, которые хуже всякого кровожадного зверя.

– Севастиан прав, – воскликнула Фабиола, хлопая в ладоши, – но, господа, я заканчиваю ваше препирательство этим рукоплесканием. Я никогда не слыхала, чтоб Севастиан говорил не по вдохновению сердца и мысли.

Фульвий закусил губу и все молча встали из-за стола.

При последних словах приведенного разговора Фабий совершенно углубился в свои мысли, думая об Агнессе и той тайне, которую она хранила в своем сердце, как равно и о том, кто будет счастливым обладателем ее руки. Он думал о многих претендентах, но ни в одном не был уверен. Подарок драгоценных сокровищ более всего занимал его мысли, но он не знал ни одного молодого римлянина, который бы обладал такими сокровищами. Кажется, посещая каждый день лучшие лавки, он мог бы слышать об этом… Но вдруг у него мелькнула мысль, что Фульвий получавший каждый день из-за границы лучшие ювелирные вещи, мог быть тем человеком, который подарил Агнессе упомянутые сокровища. Далее он заметил, что этот чужестранец бросал на нее пламенные взгляды и с каждой минутой все больше убеждался, что Фульвий горячо любит Агнессу. Уверившись в этом, он решил во что бы то ни стало воспрепятствовать этому союзу и предупредить Фабиолу, рассказав ей о своих догадках.