– Забей, детка. Забей, мать его, забей.

Мы бегом поднялись по лестнице, продолжая кричать и визжать. Когда мы были у двери квартиры, на площадку вышел Эмилио:

– Señoras, qué pasa?[27]

В немыслимых спортивных штанах, явившихся прямиком из 80-х годов прошлого века, и неизменной футболке, он, казалось, только что проснулся. Катрин, даже не обернувшись, вошла в квартиру.

– Я встретила моего бывшего, – объяснила я. – Парня, который меня бросил. Он пришел в бар Нико, когда мы были там.

– Ай-яй-яй…

– Да уж, ай-яй-яй! – фыркнула Катрин. – Идем репетировать, Жен, и потом, мне надо с тобой поговорить.

Она так и не переварила пилюлю под названием «маленькая роль в фильме». Эмилио пожал плечами, дружески сжал мне локоть и ушел к себе. Я последовала за Катрин, и не успела еще снять сапоги, как в дверь постучали.

– Чего ему еще надо? – раздраженно проворчала Катрин, едва приоткрыв дверь. В щель просунулась рука Эмилио, протягивая нам почти полную бутылку золотой текилы.

– Сердце подлечит и сил прибавит, – сказал Эмилио.

Я распахнула дверь и улыбнулась ему, широко, по-настоящему, а Катрин взяла бутылку.

– Спасибо, Эмилио… Ты широкая натура.

– Э, вам она нужнее.

И, подмигнув мне, он ушел.

Через пятнадцать секунд мы с Катрин выпили по хорошему глотку прямо из горлышка. Я была еще в одном сапоге. Текила обжигала, и мы обе одинаково поморщились и смешно крякнули, как амазонки, вернувшиеся с поля битвы.

– Черт возьми, – сказала Катрин, откашлявшись. – Пробирает!

– То, что надо.

Я сняла второй сапог и прошла в гостиную.

Нет, никакого дивана сегодня вечером, никакой позы эмбриона! Я воительница, я бунтарка, меня не сломить! Мне даже захотелось позвонить Мари, официантке из бара Нико, и пригласить ее присоединиться к нам после работы, чтобы устроить языческий обряд с сожжением фотографий Флориана, напиться до чертиков и всласть повопить.

Я, как говорится, надиралась. И мне от этого было очень хорошо. Я чувствовала себя сдувшейся целых две недели и теперь, когда во мне клокотал гнев, буквально встала на ноги. Вид Флориана и его чертовой дерьмохипстерши подействовал на меня, как хороший удар хлыста, который, оказывается, был мне позарез нужен. Я наконец-то чем-то наполнилась. Это было не здорóво (шептал мне на ухо тихий голос, однако я его царственно игнорировала), но все же лучше, чем быть совсем пустой. Я чувствовала также абсолютную ясность ума, какая может быть только у кипящей женщины, основательно приложившейся к бутылке текилы. (Тут тихий голос шепнул мне, что следует остерегаться этой иллюзорной ясности, но я и на этот раз заставила его замолчать.)

– Ладно, что делать будем? – спросила я Катрин.

Она стояла посреди гостиной, взъерошенная и сердитая: большие, подведенные черным глаза и растрепанные волосы придавали ей вид неукротимой дикарки, которому я завидовала: не время было выглядеть паинькой.

– Не знаю! – гаркнула Катрин. – Я… Давай для начала проведем разбор полетов: какого ЧЕРТА?

Нет ничего лучше хорошего «какого черта!» для конструктивного разбора полетов.

– Осточертело… – поддержала я.

– Пойду, приготовлю «маргариту», – перебила меня Катрин.

– Отличный план, подруга.

«Отличный план, подруга»? Неужели это я сказала: «Отличный план, подруга» при упоминании «маргариты»?!

Какая разница. План и вправду был отличный, и как это чудесно, почти освободительно – уверенно и четко сказать: «Отличный план, подруга!» Из моей комнаты вышел Ти-Гус и посмотрел на меня, видимо, ожидая, что я сейчас схвачу его, чтобы поплакаться.

– Не сейчас, Ти-Гус. Но не уходи далеко, мамочке еще понадобится зоотерапия – попозже.