Сейчас была радость. Радовались тому, что неизбежное совершилось.

Биография человека не состоит из переходящих друг в друга моментов.

Биография самоотрицается. Юноша хочет убежать от быта отца, хотя бы в табор цыган.

Свобода пришла и в квартиру на Таврической.

Эйзенштейн и Штраух мальчиками хотели убежать к индейцам.

Пушкин, прославленный поэт своей страны, отец семейства, помещик, писал стихи о побеге.

Стихотворение это начинается словами:

Написано оно было в 1834 году.

Усталым рабом считал себя Пушкин.

Невольниками воспитывали его друзья своих детей.

Труп поэта был похищен у славы и сослан под легким конвоем в деревню.

Путь к покою беспокоен.

Лев Толстой юношей хотел остаться среди гребенских казаков, и хотя вернулся в Ясную Поляну, но всю жизнь хотел уйти от своего прошлого, от комнат, в которых он так много написал. Он тяготился ложно прочной слаженностью жизни, он переживал ужас перед обыденностью.

Это участь не только величайших людей – такова была участь многих.

Сергей Эйзенштейн писал в автобиографии:

«Если бы не революция, то я бы никогда не «расколотил» традиции – от отца к сыну – в инженеры.

Задатки, желания были, но только революционный вихрь дал мне основное – свободу самоопределенья» (т. 1, стр. 73).

Он возвращался к этой теме много раз: «Итак, к семнадцатому году я представляю собой молодого человека интеллигентной семьи, студента Института гражданских инженеров, вполне обеспеченного, судьбой не обездоленного, не обиженного. И я не могу сказать, как любой рабочий и колхозник, что только Октябрьская революция дала мне все возможности к жизни.

Что же дала революция мне и через что я навеки кровно связан с Октябрем?

Революция дала мне в жизни самое для меня дорогое – это она сделала меня художником» (т. 1, стр. 72).

До революции он был восемнадцатилетним юношей, выращенным взаперти. Был весь в книге, как книжная закладка.

Сейчас он все начинал сначала.

Один из журналов создал памятник Аркадию Аверченко. Назывался тот полутолстый журнал «Аргус». Редактором его был Василий Регинин.

Однажды журнал вышел с красочным, как теперь говорят, портретом Аверченко на обложке.

Аверченко на портрете был одет в соломенную шляпу. Внутри каждого номера закладка – картонка желтого цвета с прорезанным отверстием, это было похоже на поля канотье. Журнал нужно было свернуть, продеть сквозь картонку, и получалась цилиндрическая скульптура в шляпе.

Это был условный недолгий памятник.

Несколько недель стоял он на всех углах и перекрестках у газетчиков.

Аркадий Аверченко был толст, спокоен, остроумен.

Медленно вырастал, превращался не то в Лейкина, не то в Потапенко.

После Октября он эмигрировал.

Карикатура, принесенная Эйзенштейном в журнал для Аверченко, судя по тому, что мы сейчас имеем в архивах, интересна. Но Сергей Михайлович и в средней школе и в институте по рисованию получал четверки.

Аверченко, посмотрев рисунок, величественно вернул его со словами: «Так может нарисовать всякий».

Студент пошел на Владимирскую улицу, где помещалась редакция «Петербургского листка». Газета эта в Питере славилась тем, что она из Финляндии специально выписывала бумагу, годную для самокруток, – дешевая серая бумага, не дающая неприятного дыма.

Из этой газеты крутили «собачьи ножки» приказчики и извозчики. Редактором и собственником «листка» был Худяков – автор роскошного тома о балете.

Он карикатуру принял.

Подписывался Эйзенштейн – Сэр Гэй, что означало и «Сэр Веселый» и Сергей.

Напомню, что молодой Бабель подписывался – Баб Эль.

Новая карикатура Эйзенштейна изображала Людовика XVI, рассматривающего портрет Николая II. Покойный король завидовал и говорил про царя: «Легко отделался».