Старик вышел из-за ёлки, нахмурился и поправил заплечный мешок.

– Что ты задумал Куль? – проворчал он.

Когда до родного стойбища было рукой подать, старик остановился, вынул из-под меховой малицы метёлку, сплетённую из сухой травы. Огнивом высек искру, вспыхнула метёлка, старик задул огонь, закурилась горькая пожухлая трава. Окурил он себя едким дымом, перешагнул тлеющие угли. Краем глаза заметил, как маленькая чёрная тень, мышью выпала из складок его одежды и юркнула в дупло ближайшего дерева.

Когда он протиснулся в низкий проём двери, девочка проснулась и захныкала. Но старик первым делом ссыпал краснеющие угли очага в глиняную плошку и бросил туда горсть травы. Потянулся густой едкий дым, со слезящимися глазами старик прошёл по дому, окуривая каждый угол. Пёс, чихнув, с интересом наблюдал за ним, но, не вытерпев, выскользнул за дверь. И только после старик взял на руки девочку и покормил жирным молоком оленихи через кожаный мешок. В тепле его рук она снова уснула.

– Сколько же у тебя недругов, Маленькая Эйви. Но я никому не дам тебя в обиду, – прошептал он и, уложив спящего ребёнка на мягкие шкуры, тихо вышел, затворив за собой дверь.

– Идём, – позвал он пса, снова взял широкие лыжи на оленьем меху, сунул за пояс топор и по свежему глубокому рыхлому снегу отправился в лес, приговаривая:

– Дерево мёртвое, для мёртвых дел, дерево живое для живых.

Он бродил вокруг стойбища, выискивал и высматривал ведомое ему одному. Вскоре он нашёл, что искал: крепкую толстую берёзу. Он погладил её гладкий ствол шершавой ладонью и прошептал:

– Прости меня, хозяин леса, не я тебе ущерб чиню. Прости и ты меня, доброе дерево, не себе в угоду, а нужна мне люлька надёжная для дитя несмышлёного. Присмотри за маленькой Эйви, доброе дерево, даже если меня рядом не будет. Пусть спит она крепко, а сны дурные облетают её стороной, и хворь никогда ни осмелится подойти близко к её изголовью.

Тяжело вздохнуло и зазвенело мёрзлое дерево, глухо стучал топор. С тихим стоном повалилось, ломая ветви. Старик оставил на осиротевшем пеньке цветную ленту. Едва он скрылся, как на острый пень встал маленький гибкий берестяной дух, похожий на стружку, обвязался лентой и истаял, как и не было его, но этого уже никто не видел.

Уже на стойбище, сидя на чурбаке возле дома, старик тщательно обтесал древесину. Неловко орудуя ножом и топором, ссыпал стружку себе под ноги, пока из округлой и сырой деревяшки не стали проступать угловатые черты. Пёс лежал у его ног и, как обычно, слушал рассуждения хозяина:

– Это шутки Небесного Старика, что сидит на небе в золотом доме. Все перевернулось на закате лет. Это у тебя мохнатого забот нет. А я вот не думал, что мне хоть раз придётся устилать люльку сухим мхом, да опилом…

Он задумался и отложил работу, предавшись воспоминаниям.

– Бабушка меня в детстве наставляла, убирать за младшей сестрой, говорила, – старик изобразил высокий, едкий голос, – следите, мол, чтобы ничего не пропало, всё сжигайте до последней крошки, и опил, и мох, детьми подмоченный. Все знают, что это плохой знак, если тёплый, после люльки, мох попадает чужим, так и до беды недолго, можно и ребёнку навредить. Он криво усмехнулся:

–Странная… Только, дескать, вороне по весне можно, она в нем лапки отогреет и быстрее солнышко принесёт. Это в детском-то… отогреет…

Старик вытер рукавом одинокую слезу и тряхнул головой, прогоняя наваждение.

– Это сколько лет я не вспоминал?.. – С досадой сказал он. – Их давно уже нет, а память осталась.

Старик молча продолжил орудовать ножом. Стружка разлеталась в разные стороны.