Его угнетал этот парадокс.

В этой гонке Александр

видел себя, скорее,

медлительной черепахой,

чем быстроногим Ахиллесом.

В сотый и тысячный раз

следил он за выкладками Зенона,

как ребенок за руками фокусника.

Вот-вот откроется окно в мир,

в котором чемпион Ахиллес

не сможет догнать

самую тихоходную черепаху.

Он много раз перечитывал,

смотрел на рисунки,

чертил схемы,

понимал, что существует

какая-то логическая цепочка доказательств,

ставил мысленный эксперимент.

Представлял бородатого, въедливого и очень умного Зенона,

почти земляка Архимеда.

Вот с Архимедом никогда не было таких проблем.

Все, что он делал, можно было

представить, пощупать, сделать, взвесить, изобразить, проверить,

кого-то тут же наказать

или наградить.

А ведь, действительно, вроде Всё логично.

Ахиллес пробегает один метр,

а черепаха – десять сантиметров,

Ахиллес – десять сантиметров,

черепаха – один сантиметр.

Далее переходим на миллиметры и микроны —

Всё как бы понятно.

Мы это рисуем на бумаге,

считаем,

поднимаем голову:

Ахиллеса уже давно нет,

а черепаха до сих пор у нас под ногами.

Вот она, Наука:

сидишь за столом,

что-то пишешь и считаешь,

поднимаешь голову,

а результата нет,

ничего нет —

одна только невозмутимая черепаха.

Чем меньше были шажки,

тем меньше разница между ними.

Шаги дробились и дробились

и эта разница становилась ничтожной.

Совершенно растерянный Ахиллес

замирал на одной ноге.

Он никого никогда не догонит,

если не будет бежать,

а только изучать философию Зенона.

Александр так и не понял

ни парадокса Зенона,

ни поведения атомов и молекул,

ни судеб империй и их частей,

но сдавал экзамены и продолжал с этим жить.

К тому же в планетарии ему рассказали,

что Солнце выгорит и погаснет

через миллион или миллиард лет,

а еще раньше Земля сойдет со своей орбиты

и постепенно улетит куда-то

в холодный, мрачный, темный и мертвый космос.

Вот и возникает злосчастный вопрос

о смысле жизни:

если когда-нибудь Всё развалится,

замерзнет или сгорит,

то какой же смысл в жизни,

которая кончается смертью и после не остается

ничего?!

Если жизнь кончается,

то и смысл ее кончается.

У временной жизни временный смысл…

Каждое утро, опровергая Зенона,

земляне

вставали с кроватей, раскладушек, циновок

пили кофе, чай, воду,

надевали костюмы, кимоно, тоги,

бежали, шли, ехали

по России, Японии, Америке

в самолетах, машинах, рикшах,

на лошадях, верблюдах, велосипедах

в поля, офисы, цеха.

В Институт.

Задрав рясы, туники и вечерние платья,

во фраках, телогрейках и юбках

запрыгивали в кабины лифтов

гигантской многоэтажной центрифуги,

разогнавшись с утра,

неслись по этажам и кабинетам,

парили по коридорам,

седлая новых лошадок,

меняя аттракционы,

чудом удерживаясь на них,

преодолевая крутые подъемы и спуски.

Нарядная карусель

весело раскручивала и меткой пращей вбрасывала

каждого на его место.

Ровно в девять Рука

опускала стартовый флажок и пистолет,

выключала секундомер,

азартно отбивающий время прихода.

Карусель-центрифуга

прекращала задорно разбрасывать

ученых по темам.

Опоздавшие, потупив взор,

виновато крались по безлюдному коридору.

Они не получили вдохновляющего утреннего толчка

и день,

а, может, и карьера, и сама жизнь,

были безвозвратно утеряны.

Центрифугу-карусель храма Науки

Рука заводила

огромным золотым ключом

на его куполе.

В смутные времена ключ вынимали,

головку его меняли

на звезду, молот, крест, полумесяц серпа.

Во времена откровений снимали весь купол

и надстраивали еще этаж.

Строительство часто замирало,

но никогда не прекращалось.

Новый этаж тут же заселялся и обживался

современными научными направлениями.

Новоселы, глядя сверху вниз,

изучали опыт предшественников

и думали что, как и зачем строить дальше.