Екатерина II еще в 1760-х годах пыталась привлечь еврейских колонистов в Новороссию, с тем чтобы не только заселить пустынные земли, но и увеличить крайне малочисленное российское «третье сословие». При этом как бы всевластной государыне, дабы не раздражать подданных, приходилось прибегать к эзопову языку. К примеру, в инструкции властям Юга России в 1762 году говорилось об их праве допускать на свои земли всех переселенцев «без различия расы и веры». Такая формулировка применялась обычно, когда речь шла о евреях.
Императрице приходилось буквально конспирироваться, когда речь шла о евреях. Когда в 1764 году ей потребовалось доставить в Петербург нескольких евреев, она велела частным письмом лифляндскому губернатору Юрию Броуну выдать им паспорта «без указания их расы и веры» и собственноручно приписала по-немецки: «Если вы меня не поймете – не моя вина… Держите все это в тайне». Губернатор все понял правильно, и семерых евреев, включая раввина, тайно привезли в столицу, причем поначалу поселили в доме исповедника императрицы. Впервые евреям официально разрешили селиться в Новороссии в 1769 году, еще до первого раздела Польши.
Евреи, носители капиталистических тенденций в средневековом мире, вызывали раздражение у своих христианских соседей. Однако ко времени разделов Польши экономическое влияние еврейства значительно поубавилось. В особенности это касалось сферы финансов: финансисты-евреи не выдерживали конкуренции со стороны монастырей и богатых землевладельцев. И все же мнение о евреях – эксплуататорах окружающего населения, в особенности крестьян, было достаточно устойчивым.
В российской государственной мысли конца XVIII – начала XIX века оно с наибольшей яркостью нашло выражение в записке сенатора и поэта Гавриила Державина, в 1799 году расследовавшего жалобу шкловских евреев на притеснения со стороны бывшего фаворита Екатерины II Семена Зорича. В следующем году Державина направили в Белоруссию для выяснения причин голода, в очередной раз поразившего некоторые районы этого края. Название записки говорит само за себя: «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем».
Трактат Державина выходил за пределы выяснения вопроса о причинах голода; это довольно пространный юдофобский манифест. Как справедливо отмечал историк Джон Клиер,
в исторической литературе существовала тенденция попросту игнорировать Державина как религиозного юдофоба. Однако характер антипатии Державина к евреям был сложнее, чем предполагает такая характеристика. Его идеи представляют собой переход от старой, в основном религиозной традиции неприятия евреев к ее варианту, основанному на культурных различиях, который в течение XIX века складывался в России (да и в других странах). Религиозные предрассудки Державина часто стояли за его осуждением несовершенств повседневной мирской жизни евреев, но это осуждение может рассматриваться и независимо от соображений веры. Например, к Талмуду он подходил как к документу и религиозному, и светскому. Толкования Библии у него переплетались с экономическими антипатиями польского торгового сословия… Русские юдофобы следующего столетия, носители более однородной идеологии, как правило, ссылались на державинские выпады против экономических и культурных особенностей жизни евреев, отбрасывая его высказывания по поводу религии.
Добавлю, что от Державина досталось и белорусскому крестьянству, которое он обвинял в чрезмерной склонности к пьянству и излишней вольности, а также польским магнатам. Одним из рецептов Державина по исправлению положения в Белоруссии, кроме ограничения прав и «исправления» евреев, было усиление крепостничества на вновь обретенных землях, ограничение вольности крестьян в такой же степени, как в России, и усиление ответственности помещиков за подвластных им крестьян.