– Чистая лицензия, – прошептал профессор, с гордостью осознавая весь процесс восстановления жизни этой крохи.

Прозвучал короткий сигнал. Голос предупредил о закрытии дверей, и они с гулом загерметизировались, отгородив перрон. Вынужденная задержка сняла всё напряжение. Полицейские не дошли до пропускного тамбура десять метров. Они вежливо поклонились маме и девочке, продолжили свой путь и прошли мимо скамейки, где три минуты назад сидел он и Элиз. Эдвард выдохнул. Поезд начал медленно двигаться.

– Просим пассажиров проследовать в салон и занять положенные места, – сказала возникшая у дверей голограмма стюарда.

Проведя ладонью по лицу, профессор хотел отойти от двери, но он вдруг увидел, как по перрону бежит человек. Его стремительный порыв привлек всеобщее внимание. Люди расступились. В стороны полетел багаж. За герметизированным стеклом вагона не было слышно звуков, только перекошенные рты издавали крики. Вслед человеку неслись трое контролёров с шокерами в руках, позади бежали полицейские. Эдвард шагнул назад к стеклу и буквально прилип к нему лицом. Показалось, что бегущий обернулся и начал стрелять в своих преследователей, полицейские открыли ответный огонь. Перрон мелькнул и исчез, оставив позади вспышки, падающие тела и панику вокзала. Ему показалось, что это и был как раз мужчина, который принёс билеты. Хотя на скорости сложно было понять, что там произошло. Посмотрев на своё отражение в стекле и перекошенное лицо, он изнемождённо прикоснулся лбом к прохладной поверхности. Несколько секунд вспоминал синие глаза девочки и хищные сканеры, рыскавшие лучами в поисках жертв. В салоне ждала Элиз. Он рукой провел себе по шее. Воротник с галстуком душил его. Старясь выглядеть так, как она любила, в элегантном костюме и галстуке, он впервые почувствовал, как тяжело ему становится сдерживать всё напряжение, накопившееся за последние годы. Он медленно развязал и стащил галстук с шеи.

– Будьте вы все прокляты, – хрипло сказал он, ни к кому не обращаясь, и, заставив себя отстраниться от прохладного стекла, пошел в салон, туда, где ждала его Элиз.

– Большего не желали те, кто пошел вверх, спасаясь от беды, настигавшей их мечты и попиравшей их надежды. Короток путь к вершине и нет более спуска вниз. Осталась позади только тьма. Без надежды… – голос звучал отрывисто где-то в темноте, плавал в медленно ползущей бледной дымке.

Тихий ветер чуть шевелил молочную рваную завесу, сгущал и подхватывал звуки. То стихал, то вновь туго нарастал, чуть шевелил песчаные крупицы на седых камнях, гулял по бурому, еле видному мху. Голос назойливо, прерывисто бубнил, невидимый за камнями, и доносился, словно из бочки. Невозможно было определить расстояние. То ли в пяти метрах, скрытые тьмой и дымкой, говорили люди, то ли метрах в 100 происходил этот разговор. Прислушиваясь к этому гомону, двое солдат, распластавшись на камнях, медленно передвигаясь, ползли в направлении звуков к границе каменной россыпи, за которой заканчивался склон. Они, как серые ящерицы, прижимаясь животами к камням, медленно передвигали конечности, чтобы перенести тело ещё на 30 см ближе к цели. Головы были повернуты на бок, чтобы не возвышались выше задницы. Работая одними локтями и коленями, они двигались к горизонтально очерченному краю гряды, за которой начиналось каменистое плато, откуда и доносились голоса. Щитки на коленях и локтях скребли по камням. У каждого разведчика на шлеме была маленькая камера, которая напрямую проецировала обстановку вокруг. Напряженные лица напарника, прижатые тела и тяжелое дыхание – всё это разглядывал капитан у себя на командном планшете. Помехи в связи дёргали картинку. Лейтенант Ка-фогин навалился на его плечо. Вокруг – пара связистов и ещё несколько солдат, а дальше вниз по склону – вся остальная рота, замершая в ожидании команды.