«Интересно, какая она в постели? Ведь, не станет же она и в постели хихикать. Я бы ее приструнил слегка, для острастки. И смеяться без причины бы запретил. Прав отец: «смех без причины – тоже грех». Я бы велел ей раздеться догола. И лечь. И чтобы раздвинула ноги. И чтобы боялась меня… А это место… Оно у нее, верно, тугое, сразу не войдешь… И красное. Непременно красное. На фоне чуть смуглых, упругих ляжек. Я видел ее ляжки. Они толстые. Меж них так сладко засаживать. До упора. Она бы вначале тоже плакала, как и Алька… А потом сама… Сама насаживалась бы… Сама… Хотела бы меня…»

Одной рукой Григорий стащил тонкие штаны, другая обхватила толстый член, достающий до пупа.

– Выйди из воды, малахольная, – прошептал Григорий. – Выйди, я на тебя еще раз посмотрю…

К счастью для Григория, свояченица не заставила себя долго ждать. Низенькая, плотная фигурка показалась из воды. Евгения поднялась по ступеням купальни совершенно голая. Мелькнули круглые ягодицы и узкая талия.

– Женька, ты сошла с ума! – крикнула ей Алевтина. – Ты чего разделась?

– Так нет же никого, – рассмеялась Женька, беспечно помахав мокрой рубашкой, словно флагом, над головой. – Какая разница? Так лучше отжать ее смогу.

Она повернулась к Григорию передом и, обхватив мелкими руками полотно белой рубахи, крепко отжала мокрую ткань. При этом живот ее с темным треугольником черных волос напрягся, а груди мерно качнулись.

– Оденься сейчас же! Не ровен час, кто купаться придет? А вдруг Гриша или свекор?

– Нету их дома. Один в городе, другой в поле собирался, – беззаботно отвечала Женька. – Ох, Алька, хорошо-то как! – крикнула она и распахнула в стороны смуглые руки.

– Сучка… – простонал Григорий, дернувшись всем телом.

Рука замерла, пальцы почувствовали скользкую влагу.

Он отползал от лодки по теплому песку, стараясь сделать это так, чтобы его никто не заметил. Какого черта, думал Григорий, в собственном имении я хоронюсь, словно татя. Мне встать бы во весь рост, чтобы эти клуши увидели меня и завизжали от страху, а Женька, эта нахальная Женька, кинулась бы от стыда в воду. А я бы подошел и назло забрал бы ее мокрую рубаху. Пусть бы сидела в реке до самой ночи. Нет, верно, не стоит так делать. Не ровен час, как Алевтина с перепугу еще родит раньше времени.

Пока он полз по песку, мелкие камни и рачки забились за пояс штанов. Григорий в досаде чертыхнулся. И как только обе сестры отвлеклись, поднялся на ноги и шмыгнул в кусты ракиты. Там он постоял немного и медленно пошел по прибрежному, влажному от ивняка лесу. Ноги вязли в густом, плохо просохшем иле. Спустя несколько минут он вышел на сухую дорожку. Становилось еще жарче. Руки срывали придорожные колоски. От нечего делать Григорий поднял с земли палку и принялся сбивать пушистые шарики осота. Над ухом противно загудел овод. Рубашка взмокла от пота и прилипла к спине.

«Чего это я? Пошел купаться, а сам маюсь от жары. Поди, уже оделись сестрицы и давно в беседке, возле купальни, сидят. Пойду к реке. Если что, шугну их обеих».

Григорий оказался прав. Недалеко от купальни стояла светлая резная беседка, густо заросшая вьюнком. Сквозь узорчатые перекладины мелькали голые руки и пестрые сарафаны. Алевтина и Евгения о чем-то болтали без умолку. Григорий замедлил шаги и кашлянул. Сквозь проем веранды показалась румяная физиономия его беременной жены. Черные волосы Алевтины были смешно закручены в некрасивую буклю, от этого ее лицо казалось бабьим и по-деревенски простоватым.

– Ой, Гриша, а ты разве не в поле? – с удивлением произнесла жена.

– Нет. После обеда поеду, – хмуро отозвался Зотов. – Ну, вы что там накупались?