Владимир Яковлевич Барлас (1920–1982) – шахматист, писатель, литературный критик.
«Он жил непримиримо и страстно, и это было прекрасно, как постоянное преодоление смерти».
(Евгений Пастернак о Владимире Барласе)
В 1952 году случилось знаковое для Евгения Евтушенко событие. Его поэтический сборник «Разведчики грядущего» одобрили к печати. Это обстоятельство послужило достаточным основанием для того, чтобы принять его одновременно и в Союз писателей, и в Литературный институт. После того как краткая эйфория первого успеха сошла на нет, осталось лишь острое чувство разочарования в написанном. Книгу все хвалили, но сам автор был ею недоволен.
«Кому может быть дело до красивых рифм и броских образов, если они являются только завитушками вокруг пустоты? Что стоят все формальные поиски, если из средства они перерастают в самоцель?»
(Евгений Евтушенко)
Прав был Владимир Барлас, который с первого дня знакомства с Евтушенко донимал его вопросами о гражданской позиции. Шахматист считал, что советский поэт не имеет права быть просто мастером рифм и образов, это не самое трудное ремесло. Нужно знать – для кого ты пишешь? что ты хочешь сказать людям?
Все эти вопросы сыпались на Евтушенко с пятнадцати лет, но лишь сейчас до него стал доходить смысл всего того, что пытался ему втолковать Барлас.
Включение в Союз писателей предполагало посещение собраний, на которых обсуждались новые произведения. На первом же собрании молодой поэт во всеуслышанье заявил о себе. Тогда обсуждали новые стихи какого-то маститого, убеленного сединами поэта. В звучащих сейчас строках Евтушенко услышал строчки из Пастернака, которые так любил цитировать Тарасов. Именно об этом и объявил юный поэт, процитировав сначала Пастернака, а потом и «новые» стихи поэта. Различия в строках были минимальными. Все снисходительно посмеялись над этим и даже похвалили его за внимательность.
Кто может себе позволить подобное? Вот так, на первом же собрании начать критиковать маститого поэта? Либо сумасшедший, либо человек, которому нечего бояться. На первого Евтушенко был не похож совершенно, значит, его кто-то поддерживает, кто-то чрезвычайно важный… На тот момент в стране был только один человек, чья поддержка могла дать индульгенцию на все, – Иосиф Сталин. Все посчитали Евгения Евтушенко ставленником вождя народов. Ну а сам поэт всегда отлично умел блефовать, это умение досталось ему от отца.
В марте 1953 года случилось еще одно потрясшее Евгения Александровича событие. На сей раз это событие было мирового масштаба. Умер Иосиф Сталин. О том, что будет дальше, тогда еще не задумывались обычные люди. В тот момент всех волновало лишь одно: вся страна хотела посетить похороны вождя народов. Зинаида Ермолаевна идти не решилась, а вот Евгений Александрович пропустить такого не мог.
«Транспорт никакой не ходил, и мы с моим двоюродным братом Деней отправились туда пешком. Из Долгопрудного шли прямо в центр. Давка была, конечно, колоссальной. Ощущение от всего этого было, конечно, очень тяжелым. Люди скорбели, плакали, совершенно не представляли, что будет дальше. Всем хотелось пройти за оцепление, но пускали далеко не всех. Леня был военным летчиком и пошел в форме. Здесь ему, конечно, повезло. Он тут же встретил каких-то знакомых и его пропустили в самую гущу толпы, а меня – нет. Только потом узнал, что мне на самом деле повезло. Дальше уже толпа была такой плотности, что люди буквально давили друг друга. Жертв было довольно много».
(Евгений Николаевич Бандарев)
«Самая давка была на Трубной. Мы тогда жили на Садово-Сухаревской и я втайне от няни пошла туда. Дошла почти до Каретного ряда, но там уже было оцепление, которое охраняла конная милиция. Помню, что один из солдат подошел ко мне и чуть не ударил, отгоняя от заграждения, а потом еще крикнул: