– Кто? – Карвовский внимательно посмотрел на Исаева: не смеется ли он. – Бог что ли? На икону, конечно.

Исаев только кашлянул. Он никогда бы не стал рассказывать про свой сон. Да и поймут ли его.

Вернувшись домой, Кирилл Исаев сел за свой компьютер и стал размышлять. Кто он, маленький Христос, сын Божий? Кем был тот человек, которого мечтает сыграть каждый современный актер.

Кто был он сам, маленький Кирилл? Ведь он будет играть Христа, придется искать ребенка, похожего на него. У матери сохранились его детские фотографии, надо будет позвонить ей.

Кирилл поднялся и взялся за сигарету. Он устал. И правда, почему бы не экранизировать один из трех оставшихся Евангелий. Так просто. «Ника», по крайней мере, за это обеспечена. Там и престиж, и соответствующий имидж.

Кирилл лег с сигаретой на диван, наслаждаясь каждой затяжкой, и стараясь при этом ничего не думать – занятие, которое у большинства людей получается лучше всего.

Он расслабился. Правая рука с сигаретой покоилась на груди. Замутненный взгляд еще видел тлеющий кончик. Но тление постепенно тухло, сознание покрывалось туманом. И он заснул в одно мгновение с тем, как окончательно потухла его сигарета. Все. Как выключили свет.

Глава 2

Иисус Бен Иосиф.

Считается, что самый длинный и хорошо запоминающийся сон приходится ближе к концу. Первая же череда сновидений проходит, как в калейдоскопе, не оставляя ничего, кроме смутных чувств. У Исаева это были разговоры, горящий экран монитора, съемки, аппаратура.

И возникла улочка. Выбитые в скале ступеньки тянулись от единственного источника вверх. Пыльная улочка между глиняными домиками с плоскими крышами и торчавшими деревянными балками и столбами. Веревки тянулись между ними, и одежда из льна и шерсти сушилась там.

Маленькие взъерошенные дети, одетые в лохмотья, которые едва прикрывали их худенькие загорелые тела, играли в камешки у невысокого крыльца. Они были похожи: грязные потеки на смуглых лицах, кудрявые длинные волосы, большие карие глаза. И громкие, пронзительные голоса. Дети ссорились, размахивали руками, сидя на корточках. Вдруг один из них, самый крупный, резко подался вперед и с силой толкнул мальчика, сидевшего напротив, самого худенького из всех. Тот опрокинулся навзничь. Остальные только этого и ждали. Как растревоженные воробьи, набросились они на товарища, набивая ему рот пылью, чтобы не кричал.

Но тут еще один мальчик, старше их года на два, выскочил из дома неподалеку и бросился к куче барахтающихся тел. Босые ноги его тонули в пыли.

Подбежав к детям, мальчик стал их раскидывать, растаскивать, пока не поднял самого маленького, всего серого от пыли.

– Тебе не больно, Иаков? – встревоженно говорил он, теребя того, полузадохнувшегося и молчавшего.

Ошеломленный Иаков был не в силах ни дышать, ни говорить, только тряс головой, и пыль и камешки сыпались из его кудряшек.

– Что вы делаете, неразумные? – мальчик обернулся к другим детям, отскочившим подальше, но не разбежавшимся. – Он же меньше вас всех, зачем вы его обижаете!

– Сам без разума! – бойко выкрикнул старший мальчик, немногим меньше его самого. – Тоже мне, бар Иосиф!

– Бар Пандера, Бар Пандера!

Сын Иосифа вздрогнул, словно от удара, закусил губу, сдерживаясь. Он даже не сжал кулаки, хотя и был явно сильнее всех тех, кто дразнил его. Он только переступил ногами, посмотрел на Иакова и начал стряхивать с него пыль.

– Идем домой, – сказал он мальчику, уже пришедшему в себя. – Не играй больше с ними.

– Они нечестно забрали мои раковины, те, которые ты собрал для меня в Гиппосе.

– Ну и что? Я поеду туда с отцом и еще наберу много ракушек для тебя. Господь призывает нас к миру.