Толстеющий, он любил уют и покой. Глубокое кресло лучше всего подходило ему.

Кирилл сидел на пуфике позади него и не отрывался от экрана ноутбука, считывая оттуда свои наброски.

– Да. Иешуа. Ноцри – назаретянин по-арамейски.

– Ты, похоже, подковался в части теологии, – баритон Никиты вживую звучал еще сочнее, интонации были более выражены. – От этого умника заразился?

– Пошарахался в инете.

– Попал под влияние Карвовского что ли, с его вечными поисками Бога?

– Я пытался найти зерно истины. Знаешь, у Руслана Хазарзара довольно складная картина.

– Он согласится сотрудничать? Если привлечь?

– Не знаю. Еще не пробовал. Знаешь, Никита, что если попробовать подойти к этому вопросу без веры.

– То есть как? К Богу и без веры? – Гуренков от удивления даже поставил недопитую банку на стол и поглядел на Кирилла, развернувшись к нему всем корпусом, хотя в прошлую встречу сам же давал ему такой совет.

– Сам Иисус никогда не называл себя богом. И, знаешь, слово «господь» в Евангелиях, это староеврейское «а-док» или арамейское «ма-ра» – имеющий власть, просто вежливое обращение к учителю.

– А ты, брат, подкован. Я впечатлен. Это Карвовский тебя поднатаскал?

– Нет. Я его не видел с прошлого четверга.

– В запое?

– Боюсь, да. Слушай, Никита, ты же сам сказал, что нужна изюминка. Так вот, я в поиске. Знаешь, у Хазарзара много интересных идей.

– Углубишь тему?

– Знаешь, Никита, давай снимем фильм не о Боге, а о человеке, который стал богом для последующих поколений.

– Слушай, ты случайно не атеист? – голос Гуренкова звучал обличающее.

– Ни то, ни се, – Кирилл почувствовал себя неуютно. – Случая не было задуматься. Просто, когда читаешь Евангелие, там столько нестыковок, – он уже почти что оправдывался.

– Это как? На вечную книгу критику наводишь?

– Да нет. Просто снимать это невозможно.

– Ну, знаешь ли. Наши предки читали Библию, и все было тип-топ, а пришел вот Кирилл Батькович и все, остальные вроде как – дураки? Да сколько вон фильмов сняли по Библии. Знаешь что, дай мне сценарий, я и без тебя найду, кто снимет мне этот фильм.

– Да я, Никита, это так, чтобы лучше получилось.

– Получится у тебя. У меня мама в церковь ходила, не позволю обосрать ее память. В общем, хочешь работать со мной, готовь команду.

– Хорошо.

– То-то. Знаешь, все твои нестыковки – это история, древняя история и наверняка специалисты находят им объяснение. А ты в это не лезь. Так-то. А среднее арифметическое тут не выведешь.

Шли годы. Иисус взрослел. Он оставался добрым, кротким юношей, но сросшиеся темные брови говорили о резком порывистом нраве, таившимся глубоко в его сознании. Брат его, Иаков-назорей, посвященный с рождения Богу, напротив, становился все жестче и нетерпимее. От его младенческой любви и почитании старшего брата не осталось и следа. Поддерживаемый отцом, он и часа не мог провести со старшим братом и не поругаться. Мать его молчала, и каждый в семье истолковывал ее молчание в свою пользу.

Жили они все хуже. Мать уже давно не готовила мясо, а отец объяснял детям, что посвященным есть мясо нельзя. Но соседи, замечавшие все, смеялись, что даже если бы срок назорейства закончился, мясо бы в семье все равно не появилось, потому что купить его плотник мог бы, только продав пояс обета своего сына, а за него много не выручишь.

Иаков делал вид, что и сам верит в то, что он счастлив. Но в груди Иисуса билось сердце мятежника. Он рано научился отличать лицемерие от искренности. Он любил сердечные разговоры, любил мясо и любил вкус вина, но случаи, когда он это пробовал, он мог перечислить на пальцах одной руки.