Если взять за основу логику Чарльза Дарвина о том, что наследуются только полезные для выживания признаки, то, если предположить, что стремление к независимости изначально было естественной частью нашей природы, тогда наши предки могли были бы выживать индивидуально. Но поскольку антропологи этого не могут подтвердить, следовательно никакого гена свободы в нашем ДНК нет.

Однако не будем делать скоропалительных выводов. Наука динамически развивается и если сегодня таких данных нет, то это не значит, что завтра не обнаружатся неопровержимые доказательства того, что отдельная наиболее эволюционировавшая ветвь наших предков жила по законам индивидуализма, встречаясь лишь изредка для того, чтобы померяться личным достоинством или провести конкурс на самый красивый хвост.

В этом плане любопытно наблюдение Эриха Фромма, которым он делится в некогда нашумевшей книге «Бегство от свободы»: «мы обнаруживаем, что с эпохи Возрождения и до наших дней люди преисполнены пылким стремлением к славе. Это стремление, которое кажется столь естественным, было совсем нехарактерно для человека средневекового общества»^>5.

Но ведь стремление к славе это одно из проявлений человеческого стремления к признанию. Наряду с жаждой власти жажда славы – это естественное стремление любого нормального и ненормального современного человека. Жажда славы и успеха сопутствуют в жизни почти каждого свободного человека, но, оказывается, возникла она только в эпоху Возрождения.

Как же люди жили раньше без неё? Разве это вообще возможно?

Могу предположить, что жажда славы бессмысленна для человека, все интересы которого сосредоточены в ограниченной группе, такой как семья, община или деревня. Как только человек осознает себя частью чего-то большего: народа, страны или мира возникает незнакомое и тревожное ощущение собственной неизвестности (ничтожности) и одиночества оттого, что никто ничего не знают о нем. Не знает о том, какой он замечательно уникальный человек, о том, как он мечтает осчастливить всех ратной победой, одарить частичкой своей любви в виде стиха, песни, картины, грандиозной постройки или мудрой книги, которая откроет всем глаза на мир и сделает, наконец, их жизнь счастливой.

Стремление к славе и осознание своего одиночества, по всей видимости, неразрывно связано со стремлением к свободе и её обретением. Пока ребенку комфортно в семье, и он не видит никого за пределами этого круга, то не ищет иного одобрения и славы, кроме как у мамы, папы и других близких родственников, так же как не пытается бороться за свободу от родительского ига.

Расширение круга интересов, возможностей и желаний за пределы близкого круга в эпоху бурного развития торговли, морских путешествий, раздвигающихся границ мира, возможно, и послужило толчком к пробуждению вольного духа свободы идущего в комплекте к ощущению одиночества.

Чтобы никого не обижать, будем считать, что нельзя однозначно судить о том, являются свобода и достоинство врожденными, как считает Фукуяма, или продуктом мифа, возникшим «чуть ли не за ночь», как считает Юваль Ной Харари.

Скорее всего истина где-то посредине, и в каждом человеке уживается и конформизм, и индивидуализм, и стремление к подчинению правилам, и стремление к свободе. Не исключено, что в зависимости от внешних условий то или иное свойство может преобладать в человеке, а когда он видит вокруг себя подтверждение тому, что именно это и есть хорошо, то с ещё большой силой подчиняется всеобщему настроению.

Из этого можно сделать предположение, что не только стремление к подчинению правилам, но и стремление к свободе есть продукт не только внутренних убеждений, но и во многом социальный, зависящий от культурной среды и устоявшихся общественных настроений. В первом случае, оба устремления – и стремление к свободе, и конформизм – это свободный выбор индивидуума, а во втором – это во многом несвободный выбор, происходящий из навязанных обществом установок.