Может, семнадцатилетний в Лондоне тоже нечто подобное вообразил?
Или что там у него было в башке?
Генрих фон Клейст – вот кого надо спросить.
Оживительница-смерть
Есть старая истина: человек живёт, только когда он умирает – по десять раз за день.
Значит, смерть тоже может оживлять, а как же.
Вот я сейчас умру – и мне же станет легче.
И всем вокруг – мерзавцам и святым, клопам и бабочкам, цветам и носорогам – всем им, во мне живущим, полегчает.
Не ждать же мне, пока я стану трупом!
Я лучше уберусь в траву сейчас.
В дремучий лес, в лога, в берлогу, в чащу.
Уйду – с бездомным взглядом – без прощаний.
Но прежде я спрошу: а где же тот майор – бежавший с Колымы, убивший лагерную сытую охрану?
Где он во мне?
Неужто умер и воскреснуть может лишь в совести больной?
«Последний бой майора Пугачёва» – шаламовский рассказ о бунте, бегстве, смерти (оживительнице жизни).
Где ты, майор, – спаситель мой – где, где?
Где твой упорный поцелуй гадюки?
Где твой славянский мстительный триумф?
Сто раз я спрашивал себя: жив ли во мне тот человек в погонах, который ранним утром по весне пошёл прикончить Сталина в его хлеву кремлёвском?
Где был ты, Рокоссовский, в этот час?
Где выдержка военная была – и мысль, и смех, и кобура, и доблесть?
Где честь мундира и восторг стрелка?
Где совесть маршала и клокотанье гнева?
Ведь ты носил наган с утра до ночи.
Так почему ты, сволочь, не убил – в любом году, в сороковом, сегодня?
А граф фон Штауффенберг – брат твой – попытался.
О, как же я – в своём масштабе мелком – хочу помочь убить тебе, убийца.
Я осветить хочу твой твёрдый шаг, который мне дороже всех доводов людских, всех благ и всей ничтожной славы.
Иди, иди – и прострели тот череп.
Чтоб брызнули мозги на стол, на самовар, на китель.
Чпок! – и каюк мужикоборцу-суке.
«Последний бой майора Пугачёва» – вот ветхий мой завет, вот лучший мой рассказ, молитва, стих, помин, псалом и притча.
Вся жизнь моя – в кромешном промежутке: меж носом, убежавшим от майора Ковалёва, и выстрелом майора Пугачёва.
Сталин, падай!
Всем подлым сукам: умертвитесь вмиг!
Омойся кровью – и в тайгу, убийца!
Американский рассказ
Однажды я читал американский рассказ о человеке, заснувшем в шкафу своей гёрлфренд.
Это история первичного оживления индивида.
Итак, некто залез в шкаф, чтобы подшутить над своей возлюбленной.
Он залёг в шкафу, расслабился и был одурманен запахами и прикосновениями пустых одежд любимой.
Незаметно этот человек провалился во мрак кромешный.
Неизвестно, сколько он спал, но когда проснулся, то уже не помнил, как выглядит его гёрлфренд и как звучит его собственное имя.
Он забыл, на каком языке говорил и кто его мама.
– Abba-babba…
Зато он ощутил, что такое ночь: темнота и звёёёёёёёёёёёёёёёёёёёзды.
Рассказ Альгиса
Есть на свете такой человек – Альгис.
Кто он и откуда?
Не суть важно.
Где он сейчас?
Не знаю.
Известно лишь, что он ходит с дворняжкой по кличке Рига.
Я встретил их в Цюрихе в переулке возле Лангштассе.
Там продают пиво и сидят путаны.
Альгис шёл на руках, а за ним бежала Рига.
Она громко лаяла – не от злобы, а от восторга.
Некоторые из нас до сих пор радуются жизни.
Я был поражён лёгкостью, с которой Альгис шёл на руках, и признался:
– Всегда мечтал ходить на руках, но так и не научился.
А он:
– Исполнение желаний вносит в жизнь дополнительный ад и ничего больше.
Оказалось, Альгис ходит на руках с самого детства.
А на ногах ходить так и не научился.
Мало кто в Цюрихе следует его примеру.
А стоило бы: когда идёшь на руках, небо виднее.
Альгис всегда и везде хотел видеть небо.
Но вскоре ему это запретили.
Полиция остановила Альгиса на Банхофштрассе.