А топот приближающейся колонны все слышней и слышней. Видна поднятая ею пыль над низкими деревцами вдоль дороги у горы....

На вокзале скверно. То ли пришел поезд, то ли нет. Застыли автоматы для продажи билетов. Наконец подносят два маленьких, очень хороших гроба. Полированный дуб зеркально блестит. С боков бронзовые фигурные ручки. Очень может быть, что это и не гробы, а футляры для альтов или даже для виолончелей. Нет, пожалуй, все же для альтов. Виолончель бы туда не влезла.

Объясняю, что ехать придется по набережной, а потом в горку и мимо Кремля. Можно погрузить их на багажник, не исключено, что поместятся, но вдруг один соскочит? Опасно! И приезжать второй раз ужас как не хочется. На сердце тяжесть такая, что хуже некуда. Неужели все же гробы?..

Перрон крытый. Вот-вот подойдет поезд. Вроде бы уже и не крытый. И не вокзал. А полустанок. И стоять поезд будет всего минуту, а может быть, и еще меньше. С трудом забираюсь в последний вагон. Собственно, это и не вагон вовсе. А отгорожена часть паровоза. Публика внутри премерзкая. Отвратные такие рожи. Билеты начинают проверять. Разве можно успеть купить билет? Да еще выясняется, что идет этот состав из двух вагонов в другую сторону. Мелькают за окном знакомые полустанки Казанской железной дороги…

5. Тайны творчества

Тщательно помешиваю очередную порцию детской кашки, варящейся на малом огне. На сей раз из гречневой муки. В ней есть железо и прочие микроэлементы, необходимые для жизнедеятельности. Внушаю себе почтение к этому продукту, от которого меня уже изрядно воротит.

После еды решаю проверить чердак. Поднимаюсь наверх. К люку ведет короткая железная лестница, покрашенная белой масляной краской. Он оказывается не закрытым. Осторожно открываю крышку и попадаю в чердачное помещение. Задеваю головой какие-то веревки, видимо, повешенные когда-то для сушки белья. Иду на свет. Около окошка за пулеметом в профессиональной позе, раскинув ноги, лежит Михалыч. Рядом сидит Эн и набивает в магазин патроны. Михалыч в офицерской гимнастерке без погон, галифе и сапогах. Форма полушерстяная. Он напоминает пулеметчика с плаката из серии учебных пособий для курса молодого бойца.

– Еле нашел подходящее место, – поворачивает он ко мне голову. – На крышах снайперы. Погляди! – приглашает он.

Я нагибаюсь. Действительно, маленькие фигурки залегли на крышах противоположных домов.

– Отсюда прекрасный обзор и отличный сектор обстрела! Если со мной что-нибудь случится, возьмешь командование на себя, – обращается он строго к Эн.

Та делает вид, что не слышит, и продолжает сосредоточенно набивать патроны.

– Ты что, оглохла? – интересуется Михалыч.

– А ты сдурел? Да? – огрызается Эн. – Неужели я буду по своим? Патроны набиваю? Набиваю! Вот и скажи: спасибо!

– С каких это пор они стали твоими? – спрашиваю я.

Она укоризненно качает головой, мол, хватит с меня этого охламона Михалыча, но ты– то, что придуриваешься?

– Энька – стерва! – сообщает мне Михалыч. – Но хороша ведь! Ничего не скажешь.

На Эн ладно сидит солдатская хлопчатобумажная форма. Воротник гимнастерки расстегнут. Немного видна грудь.

– Ты что, на голое тело надела обмундирование? – пытаюсь сбить с нее самодовольную спесь.

– Нет, вы все здесь с приветом. – реагирует она и выразительно крутит пальцем у виска.

– Это будет где-то два на три… – мечтательно говорит Михалыч. – В серо-лиловых тонах! Кажется, оставался еще большой холст. Я ей предлагал надеть кожаную тужурку. Отказалась, дуреха! Тельняшка и кожанка! Ей-богу, было бы лучше. Впрочем, так тоже ничего… Та-та-та, та-та-та! – Начинает он крутить стволом.