У Варвары от неожиданности мгновенно высохли уже подступившая к горлу сырость.

– Дурной тон, – перешла на родную речь санитарка, – хотя я думаю, вы меня и так поняли. И еще, я не ваша фея-крестная, да и вы, Варвара Семеновна, далеко не Золушка, и все же я вам тут написала свой телефон: ну, бывает такое, что совсем не к кому обратиться, а все очень, ну совсем очень плохо так вот тогда и позвоните, а если вдруг все хорошо, хотя, думаю, это не ваш случай, тогда звоните обязательно.

Марфа Васильевна сунула в Варварину ладонь скомканную бумажку и, как-то неуловимо кивнув головой, легко подхватив ведро и швабру, двинулась в глубь коридора.

Утренняя конференция на отделении напоминала небольшой переполох в курятнике. Говорили все, кто о прошедшем вечере, кто о планах на предстоящие выходные, кто о последних новостях: цены, Украина, Америка, Евросоюз – там было все по-прежнему, цены росли, Украина билась в националистической истерике, Америка и Европа дружили против России. В меньшей степени интересовались пациентами. Отделение не хозрасчетное, здесь в основном лежали забытые близкими и Богом старики, лица, кроме прописки, не имеющие ничего и «гости нашего города» посетившие его улицы в роковой для них час. Почти как у Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Минуты, конечно, для них явно оказались роковыми. Нечего путать духовное и материальное, и как закономерный итог – койка на второй хирургии. А Тютчев, Варвара очень любила Тютчева и вообще русскую поэзию девятнадцатого и начала двадцатого века.

– Что вы там все бормочете, Варвара Семеновна?

Гул в ординаторской прекратился, и воцарилась недоумевающая тишина. Еще никогда Иван Федорович, свежеиспеченный как кандидат медицинских наук, так и заведующий отделением, не прерывал конференцию, обращаясь к кому-то конкретно. Это было из ряда вон выходящее событие.

– Да, да, Варвара Семеновна, я к вам обращаюсь, о чем вы там шепчете всю конференцию? – Иван Федорович наслаждался произведенным на всех впечатлением. – Нам просто всем будет интересно, не правда ли, коллеги?

– Я, – растерялась Варвара, – я о Тютчеве…

– О каком Тютчеве, это новенький? В какой палате и почему вы о нем не доложили? Иван Федорович возмущенно поднялся со своего стула. Внешне заведующий чем-то был похож на баклажан. Небольшая грушевидная голова с тугими щечками, полноватые плечи, плавно стекающие в обширную тазобедренную часть. Лицо и особенно бульбообразный нос были испещрены сетью фиолетовых атеросклеротических прожилок, что еще больше делало его схожим с овощем.

– Это не пациент, это Федор Иванович…, – попыталась осторожно выйти из неловкого положения Варвара.

– Я Иван Федорович, – повысил голос до фальцета завотделением, – пора запомнить, как зовут ваше непосредственное начальство.

– Я помню, как вас зовут, – в голосе Варвары зазвенел металл, – я говорю о Федоре Ивановиче Тютчеве, который умер…

– Что-о-о, когда? – казалось, что заведующего сейчас хватит апоплексический удар.

– Великий русский поэт Тютчев Федор Иванович умер в 1873 году, – невозмутимо закончила Варвара. Иван Федорович чуть качнулся вперед и с такой силой сжал спинку стула, что раздался треск: то ли стул таким образом прощался с незадавшейся жизнью, то ли это трещали фаланги пальцев заведующего. Все, кто находился в ординаторской, боялись не только что-то сказать, прокомментировать, а зная его истероидную натуру, боялись даже пошевелиться и дышать. И это был не просто страх, а скорее общее недоумение, непонимание происходящего, с чего все началось и что послужило причиной истерики у молодого, здорового и благополучного мужика можно было только догадываться.