Тамара посмотрела завистливо.

– Операцию начнем в двадцать три часа. Спрашивай, если что не ясно. – Полковник Гонцов выпрямился.

– Фонарики… Я думаю, необходимо всех обеспечить фонариками.

– Башковитый ты, майор. Верно, я забыл сказать: девяносто фонариков приготовлено…

Галя вышла из землянки:

– Это ты, Иван?

Иноземцев поставил ведро.

– Ну и темнота…

– А теперь будь другом, закрой глаза. И полей мне из кружки.

– Я это сделаю лучше, Галя, – сказал полковник Гонцов.

– Нет, нет, – поспешно возразила радистка. – Я вас стесняюсь.

– И почему я не адъютант?.. – пожалел полковник.

Журавлев сказал Ване:

– Если что… Я на позиции первого батальона.

– Слушаюсь, товарищ майор.

Офицеры, разговаривая, удалялись. Хвоя скрадывала шум шагов.

– Ты закрыл глаза?

– И так ни черта не видно! – огрызнулся Иноземцев.

Галя повернулась к нему спиной. Стянула через голову гимнастерку. Поколебавшись, расстегнула лифчик и бросила его на бревно, где уже лежали полотенце и гимнастерка. Наклонилась и сказала:

– Поливай. Только не мочи волосы.

Иноземцев, сопя, черпал воду из ведра, и вода стекала по гладким плечам и по спине. А когда он нагибался за водой, то видел ее грудь, потому что глаза уже привыкли к темноте и белое различалось хорошо.

Галя намылилась. И зафыркала. И попискивала от удовольствия, как мышь.

А немцы вновь повесили ракету. Но Галя не спросила, зажмурился ли он. Она была уверена, что нет. Но ей было все равно: она его не стеснялась.

А Иноземцев между тем перевел взгляд в сторону, глядел на плащ-палатку, что закрывала вход в землянку. И сожалел, почему он, Иноземцев, не полковник Гонцов.

Ракета погасла. И Галя, растираясь полотенцем, сказала:

– Теперь, Ваня, уходи.

Иноземцев без возражений поплелся в землянку.

Тамара сняла наушники, попросила:

– Позови Галю.

– Она банится. – Иноземцев устало опустился на нары.

– Счастливая! Ванюша, принес бы ты еще воды. А Галя меня у аппаратуры подменит.

– Ладно, – сказал Ваня покорно. Но не вытерпел: – Честно сказать, лучше в окопах с ребятами, лучше под пулями, чем вашему полу прислуживать. Капризные вы шибко.

– Не догадываюсь, за что ты тут портки протираешь, – сказал тощий Слива сутулому, немолодому бойцу интеллигентной внешности. – Да и мы с Чугунковым здесь – по чистому недоразумению.

Огромный Чугунков шевельнул ногой и пророкотал густым басом:

– Справедливо отмечено.

Слива продолжал:

– У нас все как в сказке: чем дальше, тем страшнее… Ты загляни в наши биографии: я, Антон Слива, – с завода «Красный металлист». Да знаешь, какой я токарь! Мне цены нет! Бронь на заводе положили. Только я на фронт пожелал. Гансов бить.

– Вот и бьешь, – съязвил Жора, бывший шофер.

Слива вздохнул сожалеючи, вынул кисет. Тоскливым взглядом обвел солдат.

– И что я все о себе? Вы на Чугункова посмотрите. Образованный человек, восемь месяцев в техникуме учился… А что случилось? Идем лесом. Корова мычит. Живых поблизости ни души. Думаем: жалко, пропадет скотина. А еще фрицам достанется. Ну, то, се… Изжарили. И поесть толком не поели, как хозяйка объявилась.

Образованный Чугунков вспомнил:

– Тысяча и одна ночь…

Слива одобрительно кивнул:

– Ну… И угодил сюда…

Послюнявил бумажку, самокрутка готова. Закурил. И стал прилаживать полозья, выструганные из молодого граба.

– Не пойму, – сказал Чугунков, – на кой… нас заставляют мастерить эти санки.

Слива предположил:

– Может, раненых вытаскивать?

Бывший шофер Жора не без логики заметил:

– Штрафная рота – это тебе не санитарный батальон.

– Тут дело серьезное, – сказал боец с интеллигентной внешностью. – Я сам видел: в роту ящик фонариков принесли. Старшина получал.