И вот вся эта густо татуированная троица стоит у стены склада. Такую публику я знал, как облупленных – наглые, готовые на любую подлость и подвох, опасные, как скорпионы.

С ними все было ясно. Факт налицо.

– Согласно постановлению Государственного комитета обороны «О введении в Москве осадного положения» за мародерство и бандитизм приговор приводится в исполнение на месте! – отчеканил младший лейтенант НКВД строго и четко, будто гирьки ронял на весы правосудия, которое он сейчас воплощал в своем лице.

Они что-то кричали, умоляли. Но это уже не имело никакого значения. Рявкнули автоматы.

Жалости у меня к этим мерзавцам не было никакой. Кому война, а кому – мать родна. Кому-то хаос, а кому пожива. Так что теперь пусть не обижаются!

Середина октября. В Москве второй день царила полная неразбериха. Троллейбусы не ходили. В метро не пускали. Ветер гнал по асфальту бумаги – еще недавно важные документы из эвакуируемых конторок, а теперь никому не нужные скомканные листы. То здесь, то там возникали человеческие водовороты. Народ волновался. Поднимался крик, сопровождаемый порой откровенными обвинениями в адрес руководства страны. Город стал неузнаваемым.

За две недели перед этим, 2 октября, немцы начали операцию «Тайфун», двинув на Москву группу армий «Центр». В их планах значилось полное уничтожение города вместе с населением – в назидание. Пали Киров, Орел. Под Вязьмой попали в котел, пленены и уничтожены сотни тысяч наших бойцов, в том числе и дивизии народного ополчения, которые я помогал формировать и в которых было столько знакомых и дорогих мне людей. Волком выть хотелось, но вот только некогда нам голосить на луну.

Немец стремительно приближался к столице. И было принято решение ГКО об эвакуации правительственных учреждений и заводов. Что не успевали эвакуировать, заминировали. Закрылось московское метро, тоже подготовленное к подрыву. И вслед за этим начался неорганизованный драп из города.

Ведущие из Москвы в глубь России дороги были запружены людьми, автобусами. А еще грузовыми машинами с таким жалким на фоне разворачивающейся трагедии скарбом в кузовах.

Бежали все – и работяги, и начальники. Не отставали и партийные работники. Секретарей нескольких московских райкомов нашли в Горьком и тут же вернули самолетом обратно. Первый секретарь МГК Щербаков выкинул их с позором с постов, а на их место поставил сотрудников НКВД.

Секретарь нашего райкома, старый большевик, в его вечной военной гимнастерке, на которой алел орден Красного Знамени, врученный ему лично Буденным, при случайной встрече со мной ругался в голос:

– Это не партработники, а стервецы и трусы! Товарищ Сталин сказал, что из Москвы не уйдет. А нам бежать?! Мы отстоим город или погибнем. Другого не дано!

Как ураган пролетело по Москве провокационное:

– Начальнички Москву Гитлеру сдают!

И к бегству прибавились паника и мародерство. Иные руководители расхищали кассы своих учреждений и материальные ценности. Рабочие растаскивали деньги, имущество собственных заводов и грабили машины, на которых начальство вывозило свое добро. Стихию толпы было не остановить. Паника, жажда наживы и разрушения царили в городе. Милиция и войска не справлялись. Да часто просто не знали, что делать.

Вылезли на свет уголовники всех мастей. В Котельниках разбежалась охрана, оставив без присмотра целый эшелон заключенных. Те тоже внесли свою лепту в московские беспорядки.

Вчера мы задержали на Казанском вокзале «молодого папашу» с коляской. Когда проверили, оказалось, что коляска заполнена драгоценностями, – это рецидивист ограбил ювелирный магазин.