– Здравствуйте, Клавдия Ивановна! – назвал я первопопавшее нам ум отчество, чтобы не быть невежливым.

– Не Ивановна, а Николаевна! – она коротко взглянула на меня, сразу определив, кто я и зачем пришел.

– А я слышала, Ликсеич говорил, что к нему дочь на догляд приехала. Ты ему кто же будешь? Зять, что ли?

– Зять, который любит взять! – пошутил я не к месту.

– Не скажи. Он вроде тебя хвалил. Пойдем в избу, я тебе парного налью, утреннего.

Изба у Клавдии Николаевны маленькая, чистенькая. Подзоры на иконах кружевные, наверное, еще прошлых, молодых времен. Половички один к одному, цветными дорожками устелили крашеный не коричневой, как обычно, а голубой краской пол.

– На-ка, попей! – она подала мне только что нацеженную большую алюминиевую кружку молока. Отказываться было бесполезно, да и обидеть можно, и я с удовольствием выпил теплое, еще пахнущее коровьим дыханием молоко. Банка была тоже налита по самую крышку. Клавдия Николаевна подождала немного, пока осядет пена, и долила до самого верха.

Я протянул деньги.

– Ишь чего удумал, гостечек ранний! Господь с тобой! За почин деньги не берут. Вот если твоей жене по вкусу придется, тогда что ж, тогда другое дело. Деньги, они всем нужны. Коль постоянно будешь брать молоко, тогда и расчет будем вести. А это так. На пробу.

Она открыла стоящий в углу холодильник и достала оттуда маленькую, из-под майонеза, баночку и протянула мне.

Я отрицательно мотнул головой.

– А это сметанка. Тоже на пробу. Коли понравится, можете у меня и сметанку брать. Бог пошлет, мы с тобой сладимся, – видя мой вопросительный взгляд, сказала женщина. – Бери! Повезло Ликсеичу! Какая б дочь, бросив работу, из города да в деревню приехала. К навозу да слезам старческим. Дай вам Бог здоровья! Всем бы детей таких. А то вон они, что нынче разрабатывают! Привет своим передавай!

– Спасибо! Передам, передам. Будьте здоровы!

Клавдия Николаевна проводила меня до самой калитки.

Молоко со сметаной пришлись всем семейным по вкусу.

– Надо б и творожка принести на пробу! – вставила в одобрительный и оживленный разговор теща.

Что ж, и творожка можно, были б деньги…

После завтрака «Ликсеич», мой ухватистый и неугомонный тесть, определил работу на много дней вперед.

– Подумаешь, писатель! Шолохов нашелся! От земли надо кормиться, от земли. Видишь, правительство какое! Вот на воре. Деньги все перетаскают, на что ты тогда питаться будешь? А за стол все любят садиться. Картошка будет – жив останешься! Сегодня огород пойдем копать. Да сначала ты землю куряком посыпь, куряком. У меня вон в сарайке два мешка стоят. Хорош куряк – чистый фосфат. А его еще года за два припас. Ты копай, я рядом буду. Подскажу, коли что.

Мои доводы о том, что я как-нибудь и сам без догляда сумею перелопатить землю, на него не подействовали.

– Ты, главное, куряк пороши, как хлеб солишь. А то я знаю вас – все абы да как-нибудь. С наскока. А ты сначала куряком участок припороши и копай. Я тебе подскажу. Да кто ж так лопату держит? Ты землю вороши, вороши легонько. А ты раз – и глыба! Руками разламывай! Руками! – по-молодому топтался и кружился возле меня «Лексеич», меряя концом бадика, как щупом, глубину вскопа.

Я мысленно давно уже послал его далеко-далеко, к началу его времен, и продолжал копать огород так, как считал нужным. В самом деле, не расчесывать же старческие зудящие прихоти!

Он, видя, что я все делаю по-своему, обидчиво махнул рукой и ушел в дом досматривать очередной латиноамериканский сериал.

Копать – дело нехитрое, но сил отнимает много, хотя почва в этих местах песчаная и сыпучая. Несколько раз, нагнувшись и разломив пять-шесть ломтей еще влажной после нынешних обильных снегов земли, я бросил это занятие и продолжал работать только лопатой, пластая серовато-пепельную, несмотря на обилие весеннего с прошлых лет перегноя, землю.