Генерал, плюхнувшись с берега, объёмистым телом только расплескал воду…

Господи! Вот оно, детство-то наше, оказывается, никуда не ушло!

Ухнув с головой на самое дно, я в блаженстве ощутил холодные подводные струи, пока ещё не затянутого илом родничка. Дыхания хватило только на выкрик: «Хорошо-то как!»

– Ты крути, крути велосипед ногами, чтобы придонную воду поднять! Парное молоко! – недовольно проворчал генерал, накручивая в воде воображаемые педали.

– Чего мучиться? Нырни! – я снова опустился на дно.

– Я бы нырнул, да закон Архимеда не позволяет, – вынырнув, услышал жалобу своего бывшего товарища.

– Какой? Тело, погруженное в тело, теряет гибкость?

– Да, ну тебя! Ты всегда учился плохо! – он всё так же продолжал крутить «велосипед».

Пошатавшись по селу, в сумерках мы вышли к центральной площади села, где несоразмерно маленький идол, воздетой рукой пытался ухватить Бога за бороду.

Но, судя по всему, это ему не удалось. Возле его подножья, усиленный в сотни раз чудо-техникой, гремел африканский барабан, в ритмах которого извивался настоящий негр, гладкий до глянца. Полуобнажённый, играя вспотевшим антрацитовым телом, он, так завёл местных, жадных до зрелищ юных особ, что они, выкрикивая нечленораздельные звуки, тоже веселились по-своему.

– «Каждый веселится, как хочет» – говорил чёрт, садясь голой задницей на горячую сковороду, – ухмыльнулся я, видя неистовство сельских красавиц.

– Ну, это в тебе говорит косность. Зачерствел, брат, ты душой. Вспомни, как сам кренделя пёк на школьных вечерах. А?

– Ну, не так же!

Тем временем село погрузилось в ночь.

Чёрный бархат задрапировал окружающее пространство. Ни огонька! И только гигантским кострищем горели подмостки, на которых, за большие деньги, выделенные администрацией села, громыхающим поездом, летящим в тар-таррары, бесновалась чумовая эстрада с полуголыми девицами и огромным и крутым, как языческий фаллос, негром в центре.

Праздник удался.

Мы спросили у местного жителя, почему в районном центре не горит электричество.

– Подстанция маломощная! – Мужик оказался здесь дежурным электриком. – Вот они, киловатты горят! – указал он на огнище у памятника Ленину.

– Деньги горят! – со знанием дела поправил мужика мой генерал. – Пошли! – повернулся он ко мне, махнув рукой и на девиц, и на негра. – Нах хауз! Я тебя утром приду на автовокзал проводить.

В темноте мы, матерясь и чертыхаясь, побрели каждый своей дорогой. А дороги у нас все наизнанку. Нутром наружу. То бишь – выбоины и колдобины.

Утром спозаранку я уже на вокзале. Вокзал в конце села. Пока спешил, все кочки пересчитал. Надо ещё успеть взять билет до Тамбова, а там с пересадкой на град Воронеж, где я и обосновался с недавних пор.

Вон и генерал мой, хромая, издалека приветствует меня взмахом руки. Другую руку оттягивает пластиковая большая сумка.

– Ты чего хромаешь-то? Вчера вроде, как лось на танцах резвился! – пошутил я над ним.

– Тебе вот всё шутки, а я вчера чуть ноги не поломал. В темноте палисадник у кого-то повалил. Коленка мозжит…

– А сумка тебе зачем?

– Это не мне, это тебе сумка. Гостинчик с Бондарей. Картошка молодая. Я сегодня чуть свет у бабки Шуры, пока она спала, ведро нахерачил. Тебе вот!

Я хотел, было отказаться, да подумал, что не хорошо генерала обижать. Он старался. Заботился.

– Спасибо! – говорю. – А что, бабка Шура ещё не сгорела, я её ведь поджечь обещался?

– Дурак ты! Она бабка золотая. Я у ней каждое лето квартирую. Мои-то, он так и не назвал своих мамок, упокоились, я дом и продал. Девяностые голы. Нужда крайняя.

– Какая у тебя нужда? Генерал! На финансах сидишь. Небось, деньгами всю квартиру обклеил.