Он уезжает…

Кейт испытывала облегчение и в то же время пылала гневом, потому что его отъезд тревожил ее, наполняя отчаянием и сожалением.

Боже милостивый, откуда снова взялось это влечение к нему? Как? Зачем? Ну да, он красив, всегда был красив, но она так давно не смотрела ни на одного мужчину иначе, чем с чувством страха. И считала себя невосприимчивой к их внешней привлекательности.

Уставившись в потолок, она наблюдала, как бледный свет гаснет, когда луна, всходя, проплывает мимо ее окна. Тьма сгустилась, а она все лежала с открытыми глазами.

Тело предало ее. Оказалось, оно хранит воспоминания об Эйдане и той любви, которую она когда-то испытывала к нему. Любви и страсти. Эта мысль была теперь ей чужда, ведь она должна была схорониться где-то в глубинах подсознания и никогда не выплывать наружу.

Умом она понимала, что когда-то желала его, что ей было безумно приятно заниматься с ним любовью. Но она не могла вспомнить все это по-настоящему. Как будто это произошло с кем-то другим, кто просто рассказал ей эту историю. Она знала, что Эйдан прикасался к ее телу, но не могла вспомнить, каково это было, что она при этом чувствовала. Ее сознание было заполнено ощущением равнодушных рук мужа, его грубых пальцев, впивающихся ей в тело.

Дэвид Гэллоу был ее супругом, поэтому она вынужденно делила с ним постель. И все же в первые несколько месяцев своего постылого замужества надеялась, что Эйдан приедет за ней. Поэтому каждый раз, когда муж навязывал ей свое супружеское внимание, она терзалась чувством вины. Она предала любимого, позволив другому овладеть ей. Казалось невозможным, чтоб Эйдан мог по-прежнему желать ее, если она принадлежала другому.

В качестве защиты она старалась заполнить сознание мыслями о нем, не обращая внимания на бесстрастное насилие над ней мужа. Она полагала, что мысли об Эйдане уменьшат ее вину. Вместо этого они стерли все воспоминания о его нежных ласках.

Кейт не могла вспомнить, как они любили друг друга, но тело, похоже, вновь жаждало ощутить его близость. Но она не может этого допустить. Она не свободна, чтобы делать это.

Темнота спальни окутала, накрыла ее. Завтра он покинет Лондон. Она почувствовала, как одинокая слезинка медленно скатилась по щеке, и поблагодарила Бога, что он уезжает. Значит, так тому и быть.

Эйдан швырнул сигарный окурок под колеса поезда и спустился по ступенькам. Он направился в сторону многолюдной улицы, где Пенроуз уже нанял экипаж. К тому времени, когда он распахнул двери своего скромного городского дома в Мейфэре, ощущение покоя, навеянное на него в поезде, испарилось.

– Желаете, чтобы я принес вам ваши личные письма немедленно? – спросил секретарь.

Эйдану хотелось что-нибудь рявкнуть, но он сдержался. Чтобы не кричать, прикусил язык и прошагал мимо него к себе в кабинет. Презрительно кривясь, он уселся за массивный письменный стол красного дерева. Эта чудовищная громадина досталась ему вместе с домом, вероятнее всего, потому что не прошла в двери.

Не говоря ни слова, Пенроуз поставил перед Эйданом стакан с виски, потом исчез в дверях, ведущих в соседнюю комнату. Шуршание просматриваемых бумаг доносилось через двери. Эйдан сидел, устремив рассеянный взгляд в большое окно рядом со столом, и ни о чем не думал.

Он разделался с виски, и Пенроуз принес ему графин и почту, после чего тут же скрылся.

Эйдан даже не взглянул на лежащие перед ним письма, продолжая бездумно смотреть в окно.

– Записка от миссис Ренье, – пробормотал секретарь, когда вновь появился, чтобы добавить еще одно письмо к стопке. Эйдан открыл его и пробежал глазами. Эта дама ненадолго приехала в Лондон, а муж остался на континенте. Она дала указание дворецкому не вешать дверной молоток на двери, но обед тет-а-тет у нее в салоне был бы весьма желателен.