Я вернулась в свою комнату, расстроенная тем, что единственный способ убить время до сна – это чтение. Было очень тихо. Я сняла одежду и, обнаженная, вышла на балкон моей одинокой комнаты, прямо под звезды. Женщина. Обнаженная. На улице. В стране, где правит «Талибан». Отличный повод для публичной казни на футбольном стадионе в пятницу. Но я не могла устоять перед соблазном. Дул прохладный ветер. В городе уже начал действовать комендантский час, и все сидели по домам, спали, мечтали или страшились наступления рассвета.

Я забралась в постель и уставилась на странное собрание книг.

На следующей неделе я побывала в женской больнице и в районе, разбомбленном Советами. Я видела, как вдовы просят милостыню на улицах. Я снимала полностью одетых рожениц на старых, проржавевших гинекологических креслах. Я фотографировала, как афганцы разбирают завалы, оставшиеся после войны. Когда я остановила машину там, где весь день вдовы просили милостыню, они вскочили и бросились ко мне, думая, что я дам им денег. Ярко-синие бурки покрылись серой пылью. Повсюду царили грязь и бедность.

В один из последних дней в Кабуле я встретилась с женщиной из Судана, Анисой. Она руководила главным офисом агентства по делам беженцев в Кабуле и жила в Афганистане уже несколько лет. Увидев ее за большим столом в полупустом кабинете, я испытала огромное облегчение. Я изголодалась по присутствию женщин, с которыми у меня было бы хоть что-то общее.

Аниса отвела меня в квартал, где жил средний класс. У дверей нас встретили четыре женщины. Они откинули свои синие бурки, и я увидела лица с тонкими чертами, нежную кожу и яркие синие глаза. Все женщины были в юбках с цветочным рисунком. Белые кожаные туфли-лодочки стояли у дверей. Каждый раз, обнаружив под бурками, напоминающими могильные памятники, живых людей, я испытывала непередаваемое изумление. Женщины улыбнулись и с удовольствием провели нас в свой скромный глинобитный дом. На полу стояли плетеные корзины. Стены были увешаны тканью с вышивкой розовыми и зелеными нитками. На окнах я увидела кружевные занавески, а стекла были покрыты провощенной бумагой.

ООН тайно обучала женщин полезным навыкам – вязанию, шитью, ткачеству. Так вдовы и матери этого квартала могли хоть немного заработать себе на жизнь. Они сидели на полу и пили чай с печеньем. За чаем мы разговорились. Эти женщины совершенно не походили на тех, деревенских. Они были образованными, когда-то работали в министерствах и ведомствах. Но после прихода к власти талибов все кончилось. Лишившись свободы, они ужасно страдали – ведь им было запрещено работать вне дома.

– Нашу столицу разрушили, – сказала одна из женщин. – Талибы восстановили столицу. Но в каждом афганском доме женщины – самые несчастные члены семьи. Они думают только о том, как накормить детей. А теперь и мужчины столкнулись с теми же проблемами, что и женщины. Если у них недостаточно длинные бороды, их могут избить на улице. Если они не молятся, их могут бросить в тюрьму. Страдают не только женщины.

– Бурка – это не проблема, – сказала другая. – Главная проблема в том, что мы не можем работать.

Их слова меня изумили. Я наивно полагала, что, учитывая те ограничения, с которыми сталкиваются афганские женщины – невозможность работать или получить образование, – бурка станет главной их жалобой. Для них же бурка была искусственным барьером, физическим средством маскировки тела, но не разума.

Эти женщины заставили меня по-новому взглянуть на мою собственною жизнь, полную привилегий, возможностей, независимости и свободы. Я была избалованной американкой: могла работать, могла принимать решения, быть независимой, могла вступать в отношения с мужчинами, чувствовать себя сексуальной, влюбляться, переставать любить, могла путешествовать… Мне было всего двадцать шесть лет, а я уже так много испытала!