То, что Адам ранил Делию, обезобразил ее, оставив шрам на всю жизнь, было еще не худшее. Хуже всего было то, что произошло с Оливией. На секунду обе женщины замерли, Делия закрыла лицо ладонью, и сквозь пальчики начала сочиться кровь, а Адам забился за кресло. Именно забился, словно дикий зверек.

Кейт попыталась заговорить, но слова застряли в горле:

– Я… э…

У нее на глазах капелька крови упала на тарелку Делии, прямо на лицо паровозика Томаса. Оливия издала звук, как будто кто-то выпустил воздух из шарика.

– Господи! Оливия, прости, пожалуйста! Обычно он… он никогда…

Вот только Оливия прекрасно должна была понимать, что это не так, разве нет?

Сама Делия перестала кричать сразу же после первого вскрика и теперь тихо плакала.

– Ой-ой-ой! – причитала она, держась за ухо, словно не зная, где находится источник боли.

Оливия чуть покачивалась, осев на корточки вдоль стены.

– Это я виновата… Это я виновата… Девочка моя… Бедная крошка, девочка моя…

Кейт поняла, что нужно действовать. В сумке у нее, как всегда, лежали антибактериальные салфетки. Пристегнув Кирсти обратно к коляске, она достала салфетки и подошла к Делии.

– Дай посмотреть, милая. Ты же храбрая девочка, да? Да, ты храбрая, храбрая девочка.

Делия снова ойкнула. В голубых глазах стояли слезы.

– Он сделал мне больно.

– Да, он – плохой мальчик. Но скоро будет не так больно. Дай я тебя вытру.

Она промокнула салфетками нежное детское личико. Девочка перенесла это молча, хотя наверняка должно было жечь. Кейт вспомнила, что у нее в сумке есть и пластырь – вот во что превратилась ее жизнь! И она радостным голосом предложила:

– Гляди, Делия! Пластырь с Томасом! Давай приклеим его!

Веселый паровозик на щеке Делии выглядел трещиной на старой картине – одновременно мило и ужасно. Царапина была глубокая и все еще кровоточила. Кейт была уверена, что останется шрам. От этой мысли ее переполнила злость и, разгладив пластырь и едва сдержав желание поцеловать девочку в теплый лоб, она схватила Адама за руку и поволокла прочь. Мальчик все еще плакал.

– Я не хотел, мамочка! Ай! Мамочка!

– Ты вел себя очень плохо! Мы идем домой. Ты сделал больно хорошей маленькой девочке. Погляди на нее!

Крепко сжав его руку, она снова нацепила на запястье мальчика ремешок, не дававший убежать, и сняла коляску с тормоза. Кирсти выбилась из сил и обмякла, словно переваренная макаронина. Кейт снова обернулась, чтобы извиниться, но что она могла сказать? Оливия все еще сидела у стены, чуть покачиваясь.

Делия, с обезображенным лицом, слезла со стула и подошла к ней.

– Не плачь, мамочка!

Она обняла Оливию пухлыми ручками. Кейт выволокла своих детей на улицу и закрыла за собой дверь. За порогом она наклонилась к Адаму.

– Нельзя делать людям больно! Так делать нельзя! Ты меня слышишь?

Он заплакал. Было видно, что он сожалел о произошедшем и что, наверное, это было не нарочно, но он не знал, как это выразить и как перестать от злости бросаться на людей. И разве в этом он не походил на свою мать? Она понимала, какую боль причиняет окружающим: Оливии, Эндрю, самому Адаму, но никак не могла остановиться.

Когда Эндрю вернулся домой без четверти девять, она ждала его на кухне. Кейт не могла сидеть и просто стояла, обхватив собственные локти, словно в поисках поддержки. Эндрю, как обычно, был измотан поездкой. Он швырнул плейер на стол, не свернув наушники, хотя Кейт каждый вечер просила его так не делать.

– Привет, – коротко бросил он. – Господи, ну и денек! Да еще этот тиран… – он осекся. – Что-то не так? Дети?..

Она покачала головой. Дело не в детях. Во всяком случае, в том смысле, в котором имел в виду он. Она открыла рот, но поняла, что не в силах объяснить, чем же ее так расстроил этот день.