Он ловит мой взгляд, но на этот раз я сразу же отворачиваюсь. Нехорошо так говорить, но, кажется, я его ненавижу. Всегда к нему относилась неважно, а сейчас внутри аж печет.

Почему директриса на него не наседала? Он ведь не сказал ни да, ни нет. Да потому что директриса знает, что на него вот так, как на Петьку, не надавишь. Горр никогда не станет говорить или делать то, чего не хочет сам. Она это почувствовала и отступила, чтобы не ронять свой директорский авторитет. Зато в Петьку вцепилась как клещами. Лучше бы оставила его в покое. Но она продолжает:

– Чернышов, ты вчера был на уроке физкультуры?

Помешкав, он кивает.

– Отлично, – она скрещивает руки на груди. – Тогда скажи мне, как всё было? Денис Викторович вел себя как-то неподобающе?

Молчание. Поднимаю глаза на Петьку. Он будто в каменного истукана превратился.

– Он оскорблял твоего одноклассника? Применял насилие?

Петька только крепче стискивает челюсти.

– Что ж, – зло прищуривается на него Лидия Романовна. – Значит, Олесе Владимировне показалось?

– Да, конечно, показалось, – отвечает кто-то за него из класса.

– Я спрашиваю Чернышова, – отрезает директриса, не сводя с Петьки въедливого взгляда. – И, значит, Лена Третьякова врет?

Петька вздрагивает. Лицо его страдальчески искажается. Сморгнув, он бросает растерянный, даже какой-то испуганный взгляд на меня.

– Чернышов, так да или нет? Третьякова врет? – почуяв внезапную слабину, продолжает давить на него директриса. Даже не давить, а бить ниже пояса. – Молчишь, значит, соглашаешься. Так?

– Нет, – вдруг выпаливает Петька.

– Что нет? Лена врет?

– Нет! Не врет! – почти выкрикивает он зло и падает на место. Не садится, а буквально валится на стул, как подкошенный. Дышит тяжело, часто, шумно. Сжимает и разжимает кулаки. Но к лицу возвращаются краски.

Бедный глупый Петька. Считает теперь, наверное, себя предателем…

Но для меня он в эту минуту почти герой. Я трогаю его за локоть, хочу как-то поддержать его, поблагодарить, но он раздраженно дергает рукой. Злится. Ну и ладно. Пусть успокоится.

Зато остальные нас сейчас ненавидят, я прямо физически это ощущаю. Если бы люди умели убивать взглядом, то от меня бы осталась только горстка пепла.

Слышу за спиной шипение:

– Крыса и каблук…

Директриса продолжает распинаться, что этот инцидент – ЧП. Что Денису Викторовичу, раз такое дело, просто не место в школе. А потом переключается на нас.

– А вы, наверное, считаете себя молодцами, да? – говорит она с полупрезрительными нотками. – Героями… борцами с системой или чем там ещё… Но на самом деле вы просто трусы. Потому что только трус станет покрывать чужой подлый поступок… Или же глупцы, незрелые настолько, что не в состоянии различить, где подлость, а где…

– В чем подлость? – негодует Михайловская. – Денис Викторович – самый лучший учитель. Мы его уважаем и ценим. И не хотим, чтобы его увольняли. Подумаешь, попал мячом в…

Она осекается, но тут же возмущенно продолжает:

– Что тут такого?

– Даже так? – багровеет директриса. – Значит, для вас жестокость по отношению к вашему однокласснику – это «что тут такого»? Вы только посмотрите, какая незамутненность! Это уже не просто круговая порука, где вы нагло врете, глядя в глаза мне, директору, а какое-то извращенное восприятие реальности. Пожалуй, мне стоит очень серьезно поговорить с вашими родителями. Так что в ближайшие дни… я сообщу позже, когда точно, мы созовем родительское собрание. И только попробуйте мне выкинуть еще какой-нибудь фортель.

Лидия Романовна с решительным видом покидает кабинет. А новая англичанка остается, и мне почему-то кажется, что осталась она, чтобы на нас с Петькой тут же не накинулись все скопом. Она даже становится ближе к нашему ряду.