– Денис Викторович! Ваши уроки отменили! Это надолго? А завтра? Будет у нас завтра физра? Эта на вас все-таки стуканула? Вот же овца! Правда, что она наша новая англичанка? Ну-ну… И что теперь? Что говорят? Собрание будет сегодня? Денис Викторович, вы скажите, что всё это вранье. Мы подтвердим! И Жучка скажет, что ничего не было. Во сколько будет собрание? В четыре? Мы придем!

– Спасибо, спасибо, – растроганно отвечает Дэн. – Вы у меня лучшие.

– Мы – за вас!

– Спасибо. Ничего, как-нибудь прорвемся.

Я оглядываюсь на Горра. Он сидит на первом ряду, за третьей партой, у окна. И меня слегка коробит оттого, с каким выражением лица он наблюдает за этой сценой. На губах его блуждает полуулыбка, а во взгляде отчетливо сквозит: «Какие же людишки жалкие, глупые, но забавные…».

Мне вот интересно, существует ли на свете хоть один человек, которого Герман Горр уважает. Ну или хотя бы относится, как к себе равному. Не могу такого представить.

Словно почувствовав, что я на него смотрю, он вдруг переводит взгляд на меня и чуть подщуривает глаза. И я вижу в них что-то похожее на азарт. И ясно понимаю то, что и так, в общем-то, знала: ему нет дела ни до кого. Ни до Дениса Викторовича, ни до Жуковского и наших одноклассников, ни до меня – ему просто интересно, чем все закончится. Ему скучно, когда всё ровно и спокойно, когда ничего не происходит. Вот он развлечения ради подергал за ниточки, запустил реакцию, а теперь удовлетворенно наблюдает, как каждый исполняет задуманную им роль. И наверняка чувствует себя чуть ли не богом.

Мне ужасно не по себе. И это даже не банальная неловкость оттого, что он заметил, как я на него смотрела. Хотя и это тоже. Но главное – меня смущает его взгляд. Он не просто пристальный – он, будто рентгеновский луч, проникает глубоко внутрь, в самую сердцевину, во все потаённые уголки. И ощущение такое, что он видит тебя насквозь.

Одновременно со звонком возвращается Нина Федоровна и велит всем «прекратить балаган и занять свои места». Денису Викторовичу она церемонно говорит:

– Прошу прощения, но у нас урок.

Он примирительно вскидывает руки ладонями к ней и, пятясь к двери, приговаривает:

– Понял, понял, ухожу.

На пороге снова останавливается, поворачивается к нашим и, сжав кулак, показывает «но пасаран». По классу тут же прокатывается гул.

– Одиннадцатый «А»! Тишина! – прикрикивает Нина Федоровна и с раздражением смотрит на Дэна. Наконец тот уходит, но наши успокоиться никак не могут. Игнорируя ее замечания, они открыто переписываются в мессенджерах, перешептываются, а еще косятся на меня. Кто – с подозрением, кто – с угрозой. Может быть, с подачи Горра, может, сами по себе – не знаю. Даже беззлобный увалень Славка Решетников, который сидит на первой парте передо мной, то и дело оборачивается.

И если честно, это неприятно. Это здорово нервирует, как бы я ни старалась держать марку. Ощущение такое, будто ты вдруг оказался голый посреди многолюдной площади, и все на тебя пялятся. Будь рядом Соня – мы сидим вместе – наверное, было бы легче. Но сейчас я – одна.

Скорее бы уж она выздоровела, вздыхаю я.

На перемене ко мне подходит Петька. Он делает вид, что всё нормально. Что ничего не происходит. Но я чувствую, что вокруг меня сгущается что-то нездоровое, опасное. Не могу этого объяснить, но это тревожное ощущение почти осязаемо. И я уверена, что Петька тоже это улавливает, и поэтому торчит возле меня, как верный страж.

– Может, я с тобой посижу, пока Шумилова болеет? – спрашивает Чернышов.

– Я только за, – соглашаюсь я с радостью. При нем и правда на душе спокойнее, хотя, строго говоря, мне пока никто ничего плохого не сделал. А косые взгляды – их можно просто игнорировать. Однако Петьке я благодарна.