Я постоял несколько минут у двери, ожидая, что кто-нибудь выйдет в коридор и я расспрошу о хозяевах этой комнаты. Но никто не выходил, и за дверьми было так тихо, будто в этом доме никто не жил.

Я не смог заставить себя открыть одну из этих дверей. Что-то говорило мне, что не следует их открывать. Выйдя на улицу, увидел дворника, дежурившего в подъезде соседнего дома. Он проводил меня до квартиры управхоза.

Управхоз сказал мне, что Сидоровы из тридцать шестого номера еще осенью эвакуировались.

Все было ясно, и не к чему было продолжать разговор. Но я все-таки спросил, не живет ли в доме кто-нибудь из людей, близко знавших Сидоровых.

– Нет, не знаю, – покачал головой управхоз, – всех не упомнишь. Да и память сейчас не та стала.

Я ничего не ответил и вышел из комнаты.

Дворник по-прежнему дремал в подъезде.

– Послушайте, товарищ, – сказал я, – вы давно здесь дворником?

– Лет пять.

– Вы Сидоровых помните? Тех, что в тридцать шестой квартире жили?

– Это что осенью эвакуировались? – спросил дворник. – Как же, помню! Дрова им всегда возил. И собака у них была такая. Пудель. Подохла…

Ему, видимо, доставляло удовольствие вспоминать прошлое.

– А не помните ли, к ним девушка ходила – Лида? Она часто к ним ходила. Лида. Невысокого роста. Не помните?

Дворник покачал головой:

– Разве всех упомнишь?! Оно, конечно, может, и ходила, а только все не упомнишь.

Где-то далеко били зенитки. Небо разрывалось голубыми вспышками, и снег в эти минуты казался прозрачным и чистым, точно собранным из отдельных кристаллов.

– Летает, проклятый! – тихо сказал дворник и добавил еще тише: – Разве тут девушку найдешь, товарищ военный? В такой-то заварухе? Семейства целые по всей земле рассыпались. Где уж тут найти!

– Да, – ответил я, – это вы правы. Ну, прощайте. – Я пожал ему руку и пошел, проваливаясь в сугробы.

Радио объявило, что начался артобстрел. Немецкие орудия били не умолкая, а в перерывах слышался лихорадочный стук метронома.

– Стойте! – услышал я позади себя женский голос.

Я обернулся. В двух шагах от меня за высоким сугробом стояла девушка. Она была очень мала ростом, почти невидимая из-за сугроба.

– Стойте! – повторила она, хотя я и не двигался с места.

Девушка с трудом перелезла через сугроб. На ней была шапка-ушанка и стеганая куртка, подпоясанная ремнем, на котором висела брезентовая кобура.

– Прошу предъявить документы, товарищ командир, – сказала девушка.

– Кто же вы такая? – спросил я.

– Пост комсомольской заставы, – сухо ответила она.

Девушка зажгла карманный фонарик и долго рассматривала мое удостоверение.

– Корреспондент? – спросила она, поднимая голову и вглядываясь в меня.

– Не похож? – отозвался я.

– Нет, отчего же, – сказала девушка, подавая мне удостоверение, и улыбнулась. – Можете идти!

Но теперь мне не хотелось уходить.

– Так вы тут и стоите одна за сугробом? – спросил я.

– Во-первых, я не одна, – ответила девушка, – а во-вторых, вовсе не за сугробом. Это я просто случайно здесь стала.

– А где же остальные?

– В доме.

– А зайти туда можно?

Девушка молчала. Она, видимо, колебалась.

– Вообще-то в караульное помещение посторонним нельзя, – сказала она наконец, – но вам, как корреспонденту, думаю, можно. Вот этот дом. – Она показала рукой на двухэтажный дом.

Я перелез через сугроб и вошел в подъезд.

– Направо, как войдете! – крикнула мне вслед девушка. – Голову там себе не сломайте!

Предупреждение последовало вовремя. Я чуть было не скатился по ледяным валунам в подъезде. Лед был повсюду: он покрывал ступени и сосульками свисал с перил.

Где-то вдалеке маячила полоска света. Я пошел на нее и скоро очутился перед дверью. В небольшой комнате, освещенной стоящей на столе коптилкой, на кровати сидела девушка. Она встала, когда я вошел.