– Это граффити. Это просто молодежь балуется,[40] – мягко пробовал объяснять ему Берл.

– Граффити-грязити! Для чего портить вагоны? Меня в тесноте притиснули к каким-то черномазым, по виду все дикари и бандиты. И я еще должен платить полдоллара за это удовольствие! Да я бы им показал метро у нас в Харькове – мраморные дворцы, чистота, игрушка, а не метро. И всего за пять копеек, вот!

– Или люди, такие как вы, тоже жили в мраморных дворцах?

– В каких там дворцах? Все ютились кое-как в одной комнате на семью.

– Значит, это ваше метро – только показуха. А здесь это просто транспорт. Помалу-помалу потом вы не будете брать себе этот грязный сабвей, вы будете ездить на своей машине. Это Америка.

– На машине?! – опять закричал часовщик. – Я буду ездить на машине?! На какие это деньги я куплю машину, а? Да вы смеетесь надо мной!

– Почему смеяться? Я говорю правду. Была у вас машина в Харькове?

– Какая могла быть машина у простого часовщика? Да я за всю жизнь не заработал и на полмашины.

– Так-так. А здесь у мастера по часам есть две-три машины, и ему не надо ездить на сабвее.

– Две-три машины у часовщика? Ну это вы сказки рассказываете.

– Почему сказки? Что такое две-три машины? У половины американских семей есть по две-три машины, для мужа, для жены, для сына или дочки.

– Эти ваши сказки мне только нервы портят… – протянул часовщик.

– Зачем нервничать? Начнете работать, купите одну машину, старую, потом купите новую, а третья будет дорогая, немецкая. Помалу-помалу все будет.

Но рассерженный часовщик ушел, махнув рукой. Берл сказал ему вслед:

– Это же совсем больной человек. Но как только он станет зарабатывать, так заговорит по-другому – ему все начнет нравиться.

Через несколько дней всем доставили багаж, но Миша Балабула еще не успел его разобрать. Жена и дети ушли на Бродвей, пройтись и купить еду. Звали и его, но он был в плохом настроении:

– Чего я, домов не видал, что ли? – недовольно проворчал он и остался в номере.

Он сидел один и грустно смотрел на заставленный чемоданами и тюками пол, его одолевали грустные мысли о будущем. Кто-то постучал в дверь, и в комнату вошел мужчина:

– Прошу прощения, я не помешаю?

Миша узнал в нем одного из группы американцев, которых видел в холле:

– Помешать не помешаете, я тут один. Только не знаю, чем могу служить?

– Так я просто поздороваться пришел, может чем помогу. Я ваш сосед, живу в этом отеле, зовут меня Берл, Борис.

– А по отчеству-то вас как?

– А знаете, в Америке отчеств нет. Мы просто по имени друг друга зовем.

– Безотцовщина какая-то… И давно это вы здесь живете?

– Уже почти тридцать лет.

– Это мне даже становится интересно, что-то я не слыхал, чтобы тридцать лет назад была эмиграция.

– Так я ж не эмигрировал, я сразу после войны, в 1945 году, прямо из русских партизан подался в лагерь для перемещенных лиц, а потом уже попал в Америку.

– Послушайте, а вы все это не врете? – перебил его Миша.

– А зачем врать? Я сюда приехал, чтобы избежать русского антисемитизма. Я вам так скажу: если есть на земле рай для евреев, так это здесь – в Америке.

– Рай, говорите. Что-то не верится… Ну вы мне рассказали свою историю, я вам тоже расскажу. Приехали мы всей семьей, что называется, открывать Америку. Так?

– Так-так, – улыбнулся гость.

“Так вот я вам скажу: не то чтобы у нас в Одессе мы так уж любили эту Америку. Да мы и не знали ее совсем. А что, в Одессе нам было плохо? Ну, может быть, не так уж и хорошо, но зато у меня все было: квартира, работа, родные – я знаю… И вот мы все бросили и кинулись «за всеми».

– Здесь у всех есть возможности, – улыбнулся Берл.