Или носом вылитый Буратино, – нет.

Скорее безунывным нравом похож Иосиф на упомянутого сказочного героя.

Простодушием.

И неуёмным – не знающим устали – любопытством.

Сунуть нос в нарисованный очаг, обнаружить там дверь, за нею театр, – в этом весь он, Иосиф.

…конечно же, автор помнит: весь мир – театр, но не в каждом театре дают столь безалаберные и жизнерадостные постановки…

Однажды – три года назад – маменька сшила Иосифу курточку, а папа вручил золотой на учебники, и отправился наш герой в школу.

В высшую школу: учиться на исторического этнографа,

– чтобы ездить в командировки, глядеть, как жили народы в минувшие времена, —

иногда – не без этого – грызть три корочки хлеба в весёлой компании кота и лисы, —

словом, гаудеамус.

Хороший студент получился из Иосифа, – только похож он больше не на исторического этнографа, а на этнографического историка: вечно попадает в какие-то истории.

– Уж, не с себя ли написал я портрет? – обеспокоился Курицын, ведь и сам он частенько, что называется, вляпывался и местная пресса имела все основания пестреть заголовками: Курицын то, Курицын сё… хотя, следует признать, и манкировала возможностью… так что повод задаться вопросом у литератора определённо был.

– Да нет же, – поразмыслив, беспочвенными счёл свои опасения молодой человек. – Иосиф студент, а мои золотые денёчки давно позади.

– Просто похож, – пришёл к выводу.

Отлегло от души: не хватало ему ещё одного биографического романа, – с надрывом, с неразделённой любовью, с судьбой, с разговорами.

Курицын глянул в окно.

За окном чирикали воробьи и ясно светило солнышко. Неистовствовал на задворках черёмуховый май, будто публика на театральной галёрке, а на сцене стояла, скажем, Варенька в пачке: поза её изящна, шаг лёгок, ноги в прыжке прочерчивают параболу… об этом бы напечатать в вечёрке: на первой полосе репортаж, фотография на развороте, – убойный получился бы номер, разлетелся бы нарасхват.

Но нет, игнорирует пресса Вареньку.

О Курицыне не поминает.

За что и расплачивается мизерными тиражами, нищенски прозябая…

Курицын ведёт колонку в муниципальной газете, обозревает новинки культуры: кино, телевидение, то, что сейчас именуется литературой.

Как май, неистовствует он на задворках, – на первой полосе ругают чиновников. Не оставляя камня на камне, расправляются с бюрократией. С гневом обрушиваются на коррупцию. Фамилии предусмотрительно не называются, – аккуратно пускает персональные стрелы местная пресса, подбирая мишени, по возможности, безобидные. К примеру, начальники ЖЭКов. Кого как не коммунальщиков отчихвостить? За потёкшие кровли и дырявые трубы, за песочком не посыпанные тротуары, за надпись масляной краской «Зинка-дура», появившуюся в нашем парадном, как говорят, в год запуска первого спутника в космос.

Какая Зинка? Почему дура? – вопросы, вопросы…

– В Летний сад пойду, – решил Курицын.

Писатель Носов сидит на скамеечке и в бинокль наблюдает за Афродитой, перси свои обнажившую, приспустив беломраморные одеяния.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, – приветствует писателя Курицын.

– Здравствуйте, Евгений. Присаживайтесь.

Устроился рядышком Курицын. О погоде бы поговорить: вежливый человек никогда не упустит случая сообщить свои фенологические наблюдения.

– Тепло.

– Да, май замечательный.

Курицын и Носов приятели: один худ, другой с бородой – это не мешает их дружбе.

– Чем занимаетесь, Сергей Анатольевич?

– Да вот, – писатель показывает на богиню биноклем. – Тайную жизнь памятника изучаю.

С изумлением глянул на культуртрегера и эрудита Курицын.

– Вам ли не знать, что в честь персон и событий водружаются памятники? А данное изваяние проходит по части скульптуры, предназначенной, как известно, для украшения города, служащей его аляповатой эстетике.