– О, тих-тих-тих!.. – привычно осадил Василь. – Кто его знает: жизня нападлила или сам обосрался. Нехер щёлкать.

В раздевалке пахло несвежими носками и куревом. Переодевались, обменивались новостями, перемывали косточки начальству.

Замок проглотил отпечаток, Печа открыл шкафчик, кинул под ноги гигиенический коврик, избавился от ненавистных сапог, стянул носки и стал босиком на губчатую поверхность. Мимо прошустрил Яша, фасовщик творожного цеха: в одних трусах, с полотенцем через руку – официант недоделанный.

– Привет, Печа. Как ночка?

– Как в мае почка!

Лёха Печаев получил кличку «Печа» ещё в школе, подхватили её и на работе, стоило лишь раз заикнуться на перекуре.

Поленившись влезать в сандалии, Печа сбегал босиком к умывальникам возле стирочной и помурыжил ступни в струе холодной воды, не жалея халявного жидкого мыла из дозатора.

В лабиринте шкафчиков обсуждали ночную травму. Недолго, с главным выводом: «не повезло». И желанием как-то сгладить начавшийся день.

– Ну что, все в ресторан? – сказал Василь. Уже одетый, уже с сигаретой, он заглянул в один из жестяных рядков, постучал ладонью по дверце. – С нами, Хохол?

– Йдiть ви до бiса! Чи ти хворий? – отозвался Хохол, оператор приёмки, друг пострадавшего оператора. – Який тепер ресторан?

Впрочем, сказал не зло. Да и не было причины – «рестораном» они называли магазинчик через дорогу, даже не сам магазин, а обшарпанную локтями стойку у входа, где после смены распивалось пиво или раскатывался пузырь-другой.

– Новости бачыли? Так шо там метеорит или якая падла прилетела? – пародируя (удачно, как ему казалось) Хохла, сменил тему Яша.

– Що ти верзеш? – устало и без злобы возмутился Хохол, видимо, избегающий дыхания медиа-монстра, потому что про «новый тунгусский метеорит» талдычили с каждого экрана, с каждой бумажной и электронной страницы разной степени желтушности.

– Кто его знает, – сказал Василь. – Может сегодня просветят.

– Просветят они, – буркнул Печа, засовывая разопревшие от носки сапог ступни в чистые носки. – Если только рентгеном яйца…

– В Сибири ведь, да? – спросил кто-то из глубины раздевалки.

– Что?! – гаркнул Василь.

– Упала эта хрень…

– А. Да. За Мирным, кажись. Читай прессу!

– Хавай кебаб, – добавил под нос Печа. – Жуй пряники.

Они вышли через проходную втроём: Филипп, Василь и Печа. Закурили под козырьком.

– Я пас, мужики, – сказал Печа, работая на опережение.

Василь покачал головой, прищурился, поцокал. Маленький, ссохшийся и желтоватый, он походил на альтернативную версию Соловья-разбойника. Печа живо представлял его на дереве, нахально-пронзительный взгляд, два пальца во рту – свистел Василь так, что грузчики на рампе выпускали из рук рукоятки рохлей.

– Малой, влюбился поди? Что-то ты часто «пас» стал. Утро без стакана только романтики встречают и те, кто на больничном.

– Я после вашего стакана – только на следующий день встаю, – попытался отшутиться парень. – Да и с пацанами вечером словиться хочу.

– А со стариками, значится, западло?

– Да что вы…

Мудрый и седовласый Филипп как всегда смущённо улыбался. С высоты лет и роста.

– Я, Вась, тоже не пойду.

Василь сплюнул чинарь в урну, не попал.

– А вот от тебя, Филипп Дмитриевич, я такой подлянки не ожидал. Тем более в такой сложный для страны момент.

– Моя на дачу хотела… – тихо сказал Филипп.

– О, тих-тих-тих… А вот это удар по яйцам. Мне. И по самолюбию. Тебе, Филипп. – Василь повернулся к Пече, во рту слюнявилась новая самокрутка. – Запомни, малой, никогда женой, если ума не хватит холостым остаться, не прикрывайся.

– Понял, батьку, – весело сказал Печа. Чёрт его разберёт этого Василя, где он серьёзен, а где дурня лепит. Возможно, имела место золотая середина, как и общий уровень жизни маленьких городков – то ли плакать, то ли смеяться. А лучше – кивать, опустив глаза. Как Филипп.