Чем вершится и «тутошнее» лето-/алете-исчисление тех же миллениума-двух. Вневедением.

Если все же отвлечься от количественного субъективизма да погрузиться хоть ненадолго в окачествленную объективность, то тайн не поубавится. Взглянем на прекрасную диву по имени Эа, что имеет честь делить местность (пусть не эпоху) с поэтом Целаном, а помимо прочего – и дату рождения кроме года, и некоторые мистические увлечения помимо литературы. Притом что полное ее имя толкуется ею же скорее как «повелительница эльф», а его alias происходит от фамилии, отдающей чем-то ангельским, оба и впрямь льнут ввысь: он – в час последний, она – подобным образом, ища убежища от суеты и всеобщего, тотального отчуждения. Оба, – претерпев кризис идентичности многостадийный и многослойный. Чем закончатся ее опасные, пылкие поиски? Неужто подобным исходом увенчаны будут? Сие вневедомо. Что можно сказать и о рисунке Игоря Колесника, егоже память ныне совершаем, в бытность свою трехлетним карапузом: там гора, солнце и он – меж ними…

Тогда как же дерзаем рассуждать-сопоставлять, лишь опираясь на свидетельства неких Проводника да Наблюдателя, что сами нуждаются в верификации? Ну, во-первых, таковая обретается внутренней связностью ими повествуемого. А потом, и главным образом, все герои (ручаться можно за «нижний» ярус-порядок) здесь реальны, так что нет нужды прибегать ни к гаданиям, ни к агаде-гадит чресслойной, ни тем менее – к профанированию реальности. Последнее не может не являться грехом, разве если вершится в блаженном неведении, in bona fide, нетто тщеславия (да, иногда не лишне прибегнуть к счетоводским понятиям, раз уж обсуждаемые материи за глаза тонки; по выражению Бора, «столь серьезны, что вербализовать только и возможно, что играючи»).

Не вполне ясно, насколько нижеследующее отразится на «чистоте» замеров-экспериментов, но слои «верхние» обнаруживают личную вовлеченность с «нижними». К примеру, Наблюдатель – опираться приходится на показания Проводника – был счастлив… несчастной (вольно и сознательно, а отнюдь не обреченно) влюбленностью в диву Эа, притом не без взаимности. Возможно, поэтому (счастье и несчастье бывают равно эгоцентричны и самопоглощены, пусть и, парафразом Толстого, в силу разных механизмов), – поэтому, опять же, он давно не писал другу юности, величаемому неформально Эндом (или, на санскритский манер, Антой, однажды едва не награжденному недобро вариацией wedanta – «бракозавязавший»), который также пережил жутко непростые и впрямь несчастные отношения, из которых вышел с сынишкой на руках и неожиданно достойным отцовством, совершенно израненный и сложно залеченный как от цинизма, так и от авантюризма. (А впрочем, он добряк и душа странноприимная, хоть и позлословить о друзьях не прочь бывал в былые времена, как все почти нынче, даже полуангелы).

О прошлом годе Наблюдатель поздравлял его с именинами – ровно за две недели до нежданной кончины Лары и двумя днями ранее разработки /а/лете-исчисления. Пройдет 192=3*2^6 дня прежде, нежели найдет повод списаться вновь, а именно по случаю именин сынишки Эвина (с коим никогда не виделся, но о котором наслышан как о славном и развитом малыше), одним днем предшествующим Дню рождения той самой, Эа. Не беремся судить, как назвать подобное стечение в контексте и терминах имеющей претерпеть обобщение теории вероятности: качественно сложное, коллативное, анатомарное событие? (разумея переплетенные судьбы и личности, сводить схожесть коих к банальной гороскопической совпадальщине – себя обманывать и Небо гневить).