благостно зазвенят за окном сорок сосен
и полетят на юга журавли, гуси-лебеди.
сердце твоё нуга, а душа твоя – хлебец.
Рыба-тоска
Утро крадётся, распахивает ресницы.
Свет невечерний сквозь шторы на пол струится.
Я по тебе тоскую и мёрзну и всё такое,
ситцем, под стать раскроенным, вздрагиваю под иглою.
Грусть проникает травой-лебедой под кожу,
я прорастаю тобой, повышаю дозу.
День зачинается, полдень спешит на завтрак.
Рыба-тоска раздувает стальные жабры.
Жду тебя, понимаю, что не напрасно.
На светофоре горит завсегдатай красный.
Рыба сдувает жабры, ныряет глубже
и выплывает, в сковороде, на ужин.
Прощёное
Масло масляное, блинчик на тарелочке,
с золотой каёмочкой фарфор.
Попросить прощения – не мелочи,
а скорее, подвиг, если горд.
Ты меня прости, прости, пожалуйста,
что блины пеку я не тебе.
Воскресенье входит в дом развалисто,
выгибает кошечкой хребет.
Путь к колодцу – льдинок мокрых крошево,
вереница серых скучных изб.
Ты прости меня за наше прошлое,
и за то что не были близки.
За старым лесом
За старым лесом – лес ещё древней,
на курьих ножках заседает сирин.
Скучающие лица деревень
плывут, как баржи на речном буксире.
И с кем-то громко спорит Енисей,
хвостами рыб выплёскивает ярость.
Беглянка-белка скачет в колесе
и нет здесь ни проспектов, ни бульваров.
Такая захолустная тоска!
Три дома на окраине пустуют.
Ты их попробуй взять и приласкать,
как статную крестьянку молодую.
Но вышел срок, из печки злостный дым
вползает внутрь – нет тяги в дымоходе.
И надпись на скале «Здесь были мы»
нелепая, с дождями быстро сходит.
Харчо
«Отче наш иже еси на небеси..»
Начинаешь молиться, но думаешь, – не беси,
ты же меня не зли, не молчи в ответ,
не смей заикнуться, что рифмы хужее нет.
Это – как чёрно-белое серебро,
это – как инь и янь, понимаешь, бро.
Это – как неполадки в душе моей,
это – когда от холода всё теплей.
Выйдешь из проруби и так внутри горячо,
как будто бы накануне ты съел харчо
и чили в желудке оскалил сто три клыка,
и тебе нипочём все эти снега, снега.
В деревеньку маленькую
А чего нам стоит – ушанка, валенки,
паутинка-шаль, меховой тулуп?
Соберёмся, возьмём и уедем к маменьке,
в деревеньку маленькую за Тулун.
Представляю, как колуном ты машешь,
как свистят берёзовые дрова.
Через год народится дочурка Маша,
через два – долгожданный сынок Иван.
Будет чисто, простенько, тихо, радостно —
самовар, скатёрочка, пироги,
и мороз румяный сорокоградусный,
и жара на кончике кочерги.
Ветер колышет бороду
ветер колышет бороду старого ивняка.
выпущу из кубышек строчек для дневника;
поразбежались цыпочки, их позову, – цып-цып!
милые, вот вам ясли – рисовый манускрипт.
белое-белое поле, синие точки слов,
в розовой альвеоле воздух почти лилов;
перетекает медленно строфами на ладонь.
муза – морская женщина, спрятанная в чехонь.
всем нептунам по барышне – хвост, чешуя, реликт.
зреет в лесу боярышник красным бельмом улик.
в курицу из чернильницы вырастет жёлтый пух.
чёрных цыплят кормилица, где твой кричит петух?
дворик запрятан в городе, в тёплом пруду лещи.
лето летит на поезде, бабушка варит щи.
Проснись ко мне
проснись во мне однажды нагишом
и рядышком проснись и малышом,
горячим поцелуем в спелый рот,
проснись ко мне
и вплавь проснись и вброд.
и разбудить меня не бойся так,
пускай будильник сам себе тик-так.
а мы с тобой на мягком и в тепле,
и ниже плеч и выше плеч и плед
сползает клеткой на прохладный пол:
«вы сами без меня согреты, мол.»
и утро ловит нас в свои силки:
«опять они проснулись и близки!»
и дел сто дел и чайник ждёт и душ,
и я твой куш и ты мой сладкий муж
уже идти готовы босиком
на кухню за зовущим нас котом.
«Господи, я не знаю что сказать…»