Перед Марсом словно стоял инопланетянин: серебристая куртка с надетым гигантским капюшоном, маска из плотной ткани на лице, напоминающая чулок с разрезом на месте глаз, но не тут-то было – и они были скрыты солнцезащитными очками, прекрасно дополнявшими этот образ для прогулки лунным вечером. На ногах у Ханы были сапоги на платформах около четырех сантиметров, с которыми она еле управлялась. Мальчик улыбнулся своему отражению в очках и откинулся на спину, наткнувшись взглядом на звездное небо и с облегчением разразившись смехом. Девочка бессильно опустилась на влажную древесину и тоже подняла глаза.

Даже для человека, каждую ночь видящего звездное небо, это зрелище почему-то не становится обычным. А уж Хану, непривыкшую поднимать глаза, так как над ней изо дня в день не было ничего, кроме одинаковой земли и темноты, и вовсе придавило к мосту масштабом и грандиозностью развернувшейся картины.

– Так хочется дорасти, дотянуться до звезд, оценить в полной мере, не шарахаться от каждого звука и не залечивать синяки, постояв без тонны курток и масок на ветру. Стать настоящим человеком, умеющим впитывать жизнь.

– Мне кажется, если в тебе есть желание до чего-то дорасти – ты уже настоящий человек. Это единственный критерий. Все остальное – внешнее, приходящее и уходящее, и совсем не имеет значения.

– Как уходит время?

Марс замешкался, будучи не в силах сразу ответить на еще один философский вопрос, но Хана уточнила:

– Может быть у вас спрашивают иначе, в Гардасхольме это обычный вопрос вежливости и начала беседы о твоем состоянии и происходящем в жизни.

– Ну конечно! С последней встречи время уходило стремительно настолько, что я за ним не поспевал. Сначала я упал в реку, затем мой дом и дома моих друзей сгорели в руках анонимных зложелателей, после чего была ночь с мамой в темном лесу с мыслями о том, что наши коты, надышавшиеся угарным газом, могут умереть, – на последних словах от дрожания голоса слова стали еле различимыми.

Марс, разгорячившийся и чуть не расплакавшийся от воспоминаний о слишком насыщенных последних двух сутках и жалости к себе, обратил всё свое внимание к Хане. Он почувствовал бурный мыслительный процесс, но выражать эмоции она толком не умела, и после напряженного молчания произнесла:

– Коты?

Мальчик шлепнул ладонями по щекам, закрыв лицо руками. Отчего-то ему так полегчало от этого наивного любознательного вопроса, оттого, что можно рассказать о сущности любимых животных, а не о подробностях произошедших несчастий.

– Коты – домашние животные, покрытые густой шерстью, с торчащими вверх треугольными ушами, милыми мордами и мягкими грациозными движениями. Пушистые мешки со своенравием и концентраты любви одновременно. Когда одно из этих странных существ, проникаясь доверием, ложится к тебе на грудь, заводит свой мурчащий мотор и начинает мять лапами в приступе блаженства, ты чувствуешь всепоглощающую любовь, уют и безопасность. Скажи, при каких обстоятельствах ты чувствуешь себя в наибольшей безопасности? – свернул Марс с основной магистрали на плохо освещенную проселочную дорогу.

– В наибольшей – на ферме, на ней я просто забываюсь и вспоминаю о безопасности только чтоб не схлопотать от ядовитых подопечных, а в полной – никогда. Наверное, мне нужно познакомиться с котом?

– В точку. Кстати, в прошлый раз ты обещала рассказать о вашей ферме.

И Хана, замявшись, начала монолог. Сначала он был скачущим, сбивчивым, девочка чересчур экспрессивно описывала обыденные вещи, не зная, где делать эмоциональные акценты. Но со временем она заметила, что Марс весь – внимание, не перебивает, не торопит, не просит снять очки, и ход мысли прояснился, выровнялся, стал последовательным и понятным. А у мальчика все внутри замерло и затаилось от описываемого Ханой чуда, чтобы не разразиться бурными удивлениями и восторгами, потому что чувствовал, как хрупка нить ее повествования.