Не сейчас, не в эту самую минуту, когда рвется горло и отвратительный Хасс, ухмыляясь, выходит на охоту…

– Ладно. – Цепочка снова исчезла в Ванькином кулаке. – Не пристаю.

Он еще повозился рядом, потом нетерпеливо потряс Алину за плечо:

– Слушай, а ты того белобрысого знаешь? Знакомая морда.

Алина пожала плечами. Морда! На себя посмотри!

– Где-то я его видел… Черт, никак не вспомню, прямо ломает всего!

– Может, в кино? На какого-нибудь Брэда Питта похож.

– Да иди ты, – отмахнулся Ванька, – тоже мне, Питт! В жизни я его видел, Питта этого, а не в кине твоем. Но где, елки-палки, где?..

Он пересел за свою парту и с потешным недоумением уставился на новенького.


В класс вплыла Борисовна, вся праздничная, с высокой гулькой и темно-морковными ногтями. Пальцы в облупленных кольцах, на крупных ушах – бледные капли сережек. Алина вздохнула под капюшоном. Прежние, почти африканские серьги нравились ей куда больше. Покачиваясь, они хрипло тянули «и-и-е-е-е…», и Борисовна делалась похожей на седую негритянку с коровьими глазами.

Все встали, гремя стульями. Красавица Ермакова, староста, выбежала с букетом. Оттараторила заученное «Дорогая-алла-борисна-с-новым-учебным-годом-пусть-он-будет-очень-очень-хорошим…» и сделала глупый книксен. Верзила Горев фыркнул, а Ванька так воодушевленно уставился на загорелые Ермаковские ноги, что Алине захотелось его треснуть.

Борисовна чопорно приняла белые гладиолусы, кивнула:

– Спасибо, Инга! Очень красивые.

– Не, ну нормально?! – Тощий Дерюгин, почему-то прозванный в классе Медведем, шлепнул по парте дневником. – Как будто одна Ермакова с цветами пришла!

– Подарите и вы, Антон. – Борисовна протянула сухонькую ручку.

Той же чести удостоились отличница Карина Дасаева и подруга Ермаковой Анютка, похожая на приболевшую овцу. Остальные букеты было велено положить на стол. Алина шмякнула астры поверх общей кучи и снова затаилась под капюшоном.

Борисовна оглядела цветочный монумент, удовлетворенно кивнула и поманила кого-то с задних рядов:

– Вы двое, идите сюда.

Чернокожий и тот, светлый, вышли к доске. Светлый почему-то с рюкзаком.

– Ребята, вот наши новенькие. Игорь Ситько и Александр Чернышов.

Чернокожий, звякнув металлом, растрепал каштановые вихры и заученно пробасил:

– Че́рнышев! Ударение впереди, после «ш» идет «е», – потом добавил: – Зовите меня Алекс или Винт, последнее рекомендуется.

– Давайте-ка без винтов! – поморщилась Борисовна. – И о форме одежды подумайте. Что ж вы звените, как раб на галерах?

– Говорили, форма у вас свободная, – с чуть заметной агрессией ответил Винт.

– Свободная – не значит вызывающая. Садитесь!

Алекс, он же Винт, ушел вглубь, к уже выбранной парте. Игорь пробежал глазами по классу, улыбнулся и… помахал Алине.

– Одна ли вы, милая леди?

– Нет, – прохрипела леди, – со мной Кира, она скоро приедет.

– Как жаль, – покачал головой Игорь, – тогда разрешите… разреши… хотя бы на пару дней.

– Да мне-то что, садись.

– Спасибо! – Он подмигнул ей и тут же устроился рядом.


Зачем, зачем было к ней? Там, сзади, полно свободных мест. И слева пусто, перед учительским столом. Но нет! Ему надо сюда! Влез со своим теплом, запахом смолы и гвоздики, разложил чистенькие тетрадки, затаился как паук… Плохо видит? Вряд ли. Тогда в чем же причина? И это издевательское «леди»… Хотелось оттолкнуть, крикнуть: «Уйди!», а потом схватить за руку, сжать до боли и умолять: «Останься, пожалуйста, останься!..»

Алина скосила глаза. Мужская рука, а такая изящная! С ровными ногтями и тонкими линиями вен. Сильная, чужая, властная, не оставляющая никакого шанса на спасение. Почему хозяин этой руки – здесь? Не там, с одной из двенадцати, что разодеты в пух и прах, а здесь, с недокормленной мартышкой Алиной Седовой?