Я подождала, пока осколки его усталого смеха осыплются на землю. Перестала смеяться. Оттолкнула свое кресло от стола.

– Ты ведь знаешь, что этого не будет, верно?

– Чего? – он растерянно посмотрел на меня.

– Нас с тобой. Мы не из тех, кто потом «встречается выпить по чашечке кофе». У нас бы так никогда не получилось. – Я захлопнула учебник и начала собирать разбежавшиеся по столу листы бумаги, свидетельства того, что я когда-то писала курсовую по теме «Постколониальная политика». – После сегодняшнего вечера мы с тобой больше никогда не увидимся.

Я надеялась, что ему будет больно, когда говорила это.

Я даже не задержалась, чтобы увидеть выражение его лица. Просто развернулась и вышла из библиотеки. И побрела вверх по холму к дому, где была моя квартира. Он шел за мной по пятам.

– Мы можем поговорить об этом, – предложил он. – Не обязательно вот так все бросать.

Но нам больше не о чем было говорить. Я уже попросила его отпустить меня. Это было прощание. Поэтому я держалась, хотя хотелось кричать. Мне хотелось доползти назад в прошлое до той стартовой точки, с которой мы оба могли бы согласиться. Стартовая точка для него и меня была очевидна: некоторые вещи не следует даже начинать. Некоторым людям не следует звать друг друга по имени. Им не следует останавливаться, разговаривать и смеяться в пустых коридорах, где живет эхо. Неважно, насколько их дружба похожа на стихотворение или насколько они подходят друг другу, точно детали головоломки, – некоторым людям лучше оставаться на расстоянии того мимолетного взгляда, который никогда не приводит к знакомству.

Мы сорвались на скандал у перекрестка между моим и его домами. Было почти два часа ночи, и мы ссорились посреди улицы, стоя на двух желтых линиях разметки, которые бежали параллельно, нигде не соприкасаясь, по всему кампусу. Мы все спорили и спорили по поводу нашего прощания: как оно будет выглядеть и какие чувства будет вызывать, – когда мы наконец сделаем это всерьез.

– Ничего бы у нас не получилось, – наконец перебил меня он. – Тебе суждено уехать туда и делать большие дела, Ханна. Но тебе суждено делать их в одиночку. Ты должна ехать в Нью-Йорк одна.

Одна.

Это слово вломилось в меня тараном. Не осталось других слов, которые я могла сказать. Он говорил мне то, что я уже знала. Произнесенное наконец «прощай» стало освобождением от страхов, которые стояли за этим словом, освобождением, которое обрушивалось на меня: Я боюсь уезжать. Я боюсь меняться. Я боюсь ехать одна. Я боюсь, что ты меня забудешь. Я боюсь узнать, что меня можно забыть.

Но, может быть, именно для этого люди входят в твою жизнь – чтобы опрокинуть тебя и выплеснуть. Может быть, они врываются в твою жизнь только для того, чтобы сказать тебе, что их здесь не должно было быть. Что ты не можешь взять с собой их – и вообще никого, – куда бы ты ни направилась дальше. Может быть, не каждый человек, которого мы встречаем, – любовная история. Может быть, некоторые из этих людей – просто звонок будильника.

«Одна». Это слово возвращалось и возвращалось ко мне, когда мы с моими новыми соседями ехали по шоссе I-95 в Бронкс. Мы провели неделю на профориентации в Филадельфии и совсем недавно впервые увидели друг друга. Поэтому разговор по дороге был полон новых сведений: любимых блюд, лучших воспоминаний из университетской жизни, общих тем и способов употребления кофе. Но в машине постепенно воцарилась тишина, когда мы увидели небоскребы и здания на горизонте.

Мы ехали через реку в Бронкс. Вот был бы идеальный момент для явления Фрэнка Синатры – когда все мы сгрудились в машине, до отказа набитой нашим багажом. Наш новый дом открывался перед нами. Все изменится. Мы изменимся. Жизнь набросится на нас со всех сторон. Мы не так уж много могли бы предсказать. Но жизнь начнется заново, точно после нажатия кнопки «перезагрузка». Я понесу с собой дальше бо́льшую часть того, что донесла до этой точки, но все остальное будет новым.