– Точно, этот профессор сидя на нарах изобретал? Вы не ошиблись? – расспрашивал Григория Ивановича один скромный военный с неброским лицом. – Может быть, это агент ЦРУ ему изобретение под нары подбросил? Вы не волнуйтесь, вспоминайте… Вы нам без утайки все рассказывайте!

И рассказал тогда Григорий Иванович все без утайки, начиная от кривых сапог и заканчивая калибром своего маузера. За маузер его похвалили, а сапоги приказали забыть. А изобретателя вскоре сняли, разжаловали, исключили и отправили куда следует, кажется, в Нарьян-Мар. И что он там хорошего изобретал, Григорию Ивановичу не известно.

Потом таких бесед было много, очень много. Всякий раз, возвращаясь домой, Григорий Иванович записывал их дома по памяти и прятал на даче под яблоней, замаскированной под грушу. Маузер висел на стене и скучал, а жизнь уверенно шла вперед, согласно генеральной линии партии.

В разгар застоя Григорию Ивановичу на юбилей подарили полное собрание сочинений любимого вождя и вручили постоянный пропуск в столовую ЦК. А скромный военный, к тому времени дослужившийся до полковника в  штатском, пригласил Григория Ивановича выступить с воспоминаниями в спецшколе №7 с правильным уклоном.

Григорий Иванович пришел и выступил. Рассказал все как есть, без утайки. И как сидел он на берегу Сиваша и обдумывал план наступления на барона Врангеля, и как еще раньше, будучи членом реввоенсовета, руководил из бронепоезда защитой города Царицына от генерала Шкуро. А про скачки в Пятигорске пообещал ребятам рассказать в другой раз, поближе к 7-му ноября. Если, конечно, товарищ полковник возражать не будет.

К началу восьмидесятых записей скопилось столько, что пришлось купить для их хранения молочный бидон. А в середине девяностых яблоня (груша) засохла, не в силах таить у себя под корнями секретную информацию. Пришлось выкопать бесценные записи в надежде продать их где-нибудь в ближайшем посольстве. Впрочем, затея успеха не имела: к тому времени скромный полковник в штатском, успевший дослужить до генерала, уже сбежал в Англию, не забыв прихватить с собой копию молочного бидона. И тогда Григорий Иванович понял, что последние семьдесят лет прожил совершенно зря.

Он снял со стены пенсионного вида маузер, приложил его к лысому виску, зажмурился и нажал на спусковой крючок. Позеленевший капсюль старчески пыхнул, полуразложившийся порох сердито зашипел. Одряхлевшая пуля с трудом выползла из проржавевшего ствола и упала в правое ухо.

– Что? Говорите громче, не слышу! Контузия! – закричал Григорий Иванович, в ужасе открывая глаза. И увидел прямо над собой суровое лицо комдива.

– Дождь, говорю, скоро будет. А в дождь я особенно лютый, могу и рубануть невзначай, – сказал комдив, не слезая с коня. – Так что выковыривай, красный боец, эту самую дрянь, которая вползла в твое ухо по причине полной бессознательности, и догоняй свой полк. Хватит на травке прохлаждаться!

И тогда Григорий Иванович вдел героическую ногу в стремя и поспешил к Перекопу, на ходу угрожая  барону Врангелю. И пока скакал, мечтал лишь об одном – остановиться и портянки перемотать.

Остальное, он это знал, сделают за него историки.

Это уже позже выяснилось, что все началось с дежурного по станции Никодимова.  А сначала все думали –  виноват путевых дел мастер Жук. Нашлись и свидетели, видевшие собственноглазно, как подлетел Жук на взмыленной дрезине и крикнул громовым голосом:

– Деньги дают!

После чего бригада ремонтников побросала инструменты и в полном составе отбыла на станцию Лопушки – получать свою законную трехмесячную зарплату.