Вот тогда-то он, Коля, под пятку гривенник и положил! Хотя ногу все равно потом стер. И потому здесь, в комнате, ботинок-то и скинул!

Весь, как был, в ожидании чуда, проковылял Николай от окна к середине комнаты. Наклонился, поднял тот ботинок, заглянул ему внутрь…

Ни хрена в том ботинке не оказалось.

– Да ты другой башмак сними! – вдруг вскричал Синюков. – Сними, сними! Два башмака – будет пара. Нет, точно, точно!

И рассмеялся вдруг Синюков. Малиновыми пятнами пошел, настолько вдруг ему стало хорошо.

И голова перестала болеть.

И запела душа, как чайник.

* * *

…И прошел после этого час. Или день. А может, и год. Никто число не записал, потому что никто его не помнил. Но вечер был, это точно. Сидел Синюков как бог, и слушал бодрый голос умного во хмелю Николая:

– Это ежели пара, так что? Непременно надо продать, – говорил Николай. – Вот как мы: продали ботинки – и сидим, головы поправляем. Потому каждой твари – по паре. Опять же, Платона возьмем: ни хрена не войдешь, говорит, два раза в воду!

Насчет Платона помалкивал Синюков. Сидел, глотал из стакана, сколько нальют. И размышлял о причудливости бытия и смысле жизни.

Без пятнадцати десять на крыльце трехэтажного дома с колоннами встретились два человека. Один из них – средних лет и с приятным лицом – только что вышел из подъезда и не успел еще застегнуть кожаный плащ на все пуговицы. Другой же, не менее приятный, напротив, только готовился сдавать пальто в гардероб, а потому был пока ещё застегнут по самое горло.

– Иван Емельянович! И вы сюда же? – улыбнулся тот, что в плаще.

– Как все, так и я, Эдуард Эдуардович, – усмехнулся застегнутый.

– И подписи уже собрали? – полюбопытствовал с приятным лицом.

– Собрал, – кивнул не менее приятный.

– Так… Конкурент, значит? – строго спросил первый.

– Да еще какой конкурент! – сурово ответил второй.

Оба смерили друг друга оценивающим взглядом и разошлись в разные стороны. Тот, кто в плаще, направился в типографию – заказывать предвыборные плакаты. А тот, кто в пальто, двинулся в избирком – регистрироваться как кандидат на предстоящих выборах.

А что, в городе N. ожидались какие то выборы? Ну, как же, город только этим и жил! Все в мире, казалось, в те дни крутилось вокруг должности мэра, к тому времени благополучно отслужившего положенный ему срок. Место мэра освобождается? Это, знаете ли, серьезно! Так удивительно ли, что любое мало-мальски примечательное событие рассматривалось отныне лишь в качестве своеобразного гарнира к некоему пикантному блюду под названием «кандидат на должность главы городской администрации».

В самом деле. Чихнет ли ненароком Эдуард Эдуардович, Степан Петрович ли выйдет утречком на балкон и воскликнет от полноты чувств: «А и хорошо же, черт его дери!» – тотчас же всякий возглас и любой чих спешат подхватить и растиражировать местные газеты. А там – держись! «Этого кандидата и черт не дерет!» – возмущается одна газета. «Наш балкон – с краю», – заявляет другая. А третья подумает, подумает, да как забабахнет на всю страницу: «Это кто там чихает с правой?!». И не захочешь, а статьей зачиха… пардон, зачитаешься.

Как бы то ни было, а мэром желали стать многие. В первую же неделю в избирком пришло человек шестнадцать, потом – еще двадцать пять… Короче, и двух недель не прошло, а коробок с подписными листами натащили столько, что председатель комиссии Баобабс вынужден был собрать экстренное совещание.

– С этим пора кончать! – громогласно заявил Баобабс, и обвел членов избиркома решительным взглядом. – На одно место у нас уже пятьдесят человек набирается. Это же с ума сойти можно!