Если что-нибудь случилось – была бы стрельба, они бы ее услышали, но стрельбы не было… Тучка продолжала осыпать землю ласковым тихим дождем.

Группа Ильина вернулась через полтора часа. У прапорщика была перевязана голова. Свежее красное пятно расползлось по повязке.

– Господи, прапорщик! – удивленно воскликнул Павлов. – Что стряслось?

– Две батареи красных окопались на тракте. В очень, выгодном месте, на высоте. Насыпали брустверы. Красные ждут нашего наступления по тракту.

– Это понятно. А что за канонада была?

– Снарядов у красных много – делали пристрелку.

– Залпами? – не поверил Павлов.

– Такой, Ксан Ксаныч, у них главный артиллерист, с выдумкой… Держит он под прицелом все пространство. По тракту не пройти.

– А по железной дороге?

– Железная дорога тоже сильно охраняется, мышь не проскочит. Если по железке – могут быть большие сложности.

Впрочем, это Павлов знал и без прапорщика.

Было ясно, что Тухачевский ждет появления Каппеля в местах наторенных, наезженных, много раз исхоженных, тех, что уже стали привычны.

– А с головой что?

– В лесу наткнулись на взвод красных. Пуля задела по касательной, сорвала лохмот кожи.

– Варюша! – зычно позвал поручик.

Ильин испуганно замахал руками.

– Не надо, не надо… Право, не стоит тревожиться!

– Как это не надо? Надо, прапорщик! – прежним зычным голосом придавил Ильина поручик. – Не то какой-нибудь антонов огонь[13] прицепится… Тогда махать руками будет поздно.

Прапорщик покорно опустился на пенек, который облюбовал Павлов, свесил с коленей красные, неожиданно сделавшиеся тяжелыми, чужими руки. Варя нравилась ему так же, как и поручику, – было сокрыто в ней что-то неземное, нежное, рождающее в душе ответную нежность; круглые мальчишеские щеки Ильина попунцовели.

– Право, Варвара Петровна… – попросил он, – не надо. Не тревожьтесь.

Но девушка уже размотала бинт на голове прапорщика, свернула в трубочку – бинт этот, выстиранный, снова пойдет в дело.

Павлов, склонившись над телегой, начал писать донесение Каппелю, в котором сообщал подполковнику и о миноносце, и о батареях, перекрывших дорогу на Казань, и о стягивании красными сил к этому городу. Оторвался он от писанины и поднял голову, поправил пальцем растрепавшиеся, влажные от дождя усы и спросил:

– Ну, что с прапорщиком, Варя? Жить будет?

Та тихо рассмеялась:

– Надежды есть…

– Варвара Петровна, ну зачем же так? – еще более заливаясь краской, произнес прапорщик.

– О, ты даже отчество Варюши знаешь? – запоздало удивился поручик. – А я – каюсь, не знаю…

Прапорщик промолчал. Хотя Палов подставился – ответ на эту фразу мог прозвучать резко и остроумно. Только в груди, под сердцем, у него заполыхал огонь, растопил все внутри, красные круглые щеки погорячели, он выразительно глянул на поручика, тот взгляд прапорщика засек, все понял – хмыкнул и вновь углубился в бумагу.

Через десять минут всадник повез к Каппелю донесение.

Каппель атаковал Казань внезапно, ночью, когда на черном небе даже звезд не было – куда-то попрятались, – испуганные, притихшие, они словно растворились в сажевой глуби. Подполковник со своим отрядом благополучно обошел и Волгу, которую охраняли миноносцы, и главный почтовый тракт, перекрытый артиллерией, и проселочные дороги, на которых фланировали крупные красные разъезды.

Вышел Каппель к Казани внезапно, в темноте, и без остановки, без предварительной подготовки двинулся на штурм. Он рассчитывал, что его поддержат офицеры, пошедшие служить к красным. Впрочем, многие из них, приняв присягу в Красной армии, так в этой армии и остались. Вацетис[14], Каменев, Коленковский, Менжинов, Андерс, кавалер золотого Георгиевского оружия Балтийский… Но многие все-таки вновь надели на плечи погоны.