– Вот он родится, тогда и узнаешь, какой в этом во всём смысл!
Глава 3. Бессонное окно
* * *
Твои первые десять лет я почти не спала. Сначала – с тобой за компанию: не спал ты – не спала и я.
Потом много лет работала по ночам…
А в те, первые месяцы, брала тебя на руки и садилась за свой письменный стол у окна: надо было писать курсовые. А ещё я вела дневник, в котором писала о тебе, моя радость!
На сгибе левой руки – ты, мой маленький, в правой руке – шариковая ручка. Именно в те ночи я и почувствовала, что я – на острове. Одна со своим сокровищем. Телефона у нас тогда не было, и ещё много лет его не было, а мобильников вообще в ту пору не существовало. Единственное, что меня связывало с внешним миром – это чьё-то бессонное окно, такое же бессонное, как моё. В доме у канала, на 16-том этаже, под самой крышей светило ночи напролёт чьё-то окно…
* * *
Никогда не забуду первую ночь, как мы вернулись с Антошей из роддома… Очень весёлая была ночка!
Безухов, оказывается, не купил пелёнок! Да, признаюсь: из жуткого суеверия я ничего не подготовила для сыночка заранее. Но Безухов сказал: я всё куплю сам. И маме моей сказал, что купил. Ну, мама на выписку принесла нам комплект пелёнок. И, оказалось, что это – всё!
– А где пелёнки? – спрашиваю, когда приехали домой.
– У меня нет денег на пелёнки.
– Тогда займи у кого-нибудь.
– Но не сейчас же! Завтра займу…
Первая ночь. Холод собачий. Ты всё время мокрый. В доме 15 тепла. Безухов сладко спит под двумя одеялами… Я рву на пелёнки простыни и свои летние хэбэшные платья… Беспрерывно пеленаю тебя. Тут же стираю. Но ничего не успевает высохнуть. За окном – февраль… Вся кухня опутана верёвками с медленно сохнущими, кажется – совсем не сохнущими пелёнками… Беру утюг и сушу эти самодельные пелёнки утюгом… А молока у меня почти нет… ты голодный, пьёшь сладкую воду и никак не можешь напиться…
* * *
…Ну, вот он и вывез свои книги, и шкафы, и тапочки, и торшер… Вывоз вещей длился не один день. И каждый день шёл снег…
* * *
Потом он приезжал ещё раз: забыл тут свою папку с чистой бумагой и конвертами.
– Послушай, – говорю, – мне тут письма надо написать, а конвертов нет. Продай мне три конверта.
И протягиваю ему пятнадцать копеек (конверт в то время стоил пять коп.) Он взял пятнадцать копеек и дал мне взамен три конверта.
– И тебе не стыдно? – спрашиваю.
– Что «не стыдно»? – не понял он.
– Не стыдно брать у меня пятнадцать копеек?
– Но ты же сама мне даёшь. Почему я должен отказываться?
– При этом ты не оставляешь ни копейки на сына.
– Но ему ведь не надо пока еду покупать. Ты ведь его своим молоком кормишь. А денег у меня сейчас нет.
Он засунул свою пухлую папку в потрёпанный портфель.
– Кстати, тут ещё мои пластинки оставались…
– Забирай скорее свои пластинки! Скорее, ну! И выметайся из моего дома!
Он торопливо прихватил коробку с пластинками под мышку и пошёл, оставляя за собой грязные мокрые следы… С обиженным видом оглянулся в дверях:
– Могла бы и не кричать напоследок…
Но я уже хлопнула дверью, едва не прищемив ему нос.
* * *
Господи, почему в жизни столько мелких противных подробностей?!
Почему нельзя просто любить своего ребёнка и писать стихи? Почему столько вещей, тянущих к земле?.. – с тоской думала я, берясь за половую тряпку, чтобы удалить грязные лужи его следов…