– Здравствуй, Илья… Викторович.

Мой голос почти не дрожал, чего нельзя сказать про коленки. Я крепче сжала плечи сына и сказала:

– Кажется. Мы ошиблись кабинетом.

Я врала безбожно первое, что пришло в голову, ради спасения.

– Не ошиблись, – возразил Митя. – Мама, ты отлично считаешь. Кабинет два-ноль-три.

– Двести три, – поправила я его на автомате.

– Ну да.

– Ну да, – повторил Илья за Митькой. – Все верно.

Илья вынул из моей руки бумаги с направлением, прочитал быстро.

– Вы записаны к Наталье Петровне. Сегодня я за нее. Садитесь, рассказывайте, что случилось.

– У меня потрясение мозга, – повторил Митька.

Он дернул плечами и вырвался из моих рук, послушненько сел на стул около Ильи.

– А еще я блевал дальше, чем видел.

– Митя, так нельзя говорить, – простонала я.

– А ты говоришь, – пришпилил меня сын аргументом. – Почему мне нельзя?

Оставив без ответа экзистенциальный вопросик Мити, я потянула его за руку.

– Мы уходим в любом случае.

– Зачем? Почему? Я не хочу, мам, – заныл Митька. – Мы еще не рассказали ничего, и я не поиграл.

Он стрельнул глазами в игрушки, которые не оккупировал сразу. Илья прищурился с подозрением, вцепился в меня взглядом.

Мои инстинкты подчинились разуму. Можно бежать хоть босиком до Москвы, но Раевский найдет меня по запаху, как проклятая борзая. Он ничем не лучше своего отца. Я не должна показывать свой страх. Тогда у него не будет надо мной власти.

Пять лет прошло. Илья не догадается, если я не подам виду.

– Я врач, Ева, – напомнил он мне. – Я могу осмотреть Митю.

«Говно ты на палке, а не врач, – чуть не выкрикнула я.

Но сжала губы, сказала вслух:

– Да, действительно. Хорошо.

– Что случилось? Расскажи с самого начала, пожалуйста, – попросил Илья.

– Он упал с кровати ночью. Я сначала не придала значения, потому что почти не плакал. Больше испугался, мне показалось. Уснул быстро.

Я старалась выдавать информацию кратко, привыкшая к пятнадцати минутам у обычных врачей. Но Илья явно никуда не спешил.

– Кровь, гематомы? – уточнил он.

– Нет-нет. Ничего не было.

– Удар был сильный?

– Вроде нет.

– Ладно. Дальше.

– Утром его стошнило.

– Что ели на завтрак?

– Ничего. Он только глаза продрал, и сразу…

– Сразу блеванул фонтаном. Как жаба какая-то, – приукрасил Митька.

– Родной, – взмолилась я, краснея. – Может ты игрушки посмотришь?

– А можно?

Он глянул на Илью, потом на меня. Мы оба кивнули. Митя пошел к шкафу, стал перебирать машинки, кубики, мячики.

Илья склонил голову, сигналя мне продолжать.

– Да, стошнило его. Я сразу поняла, что это сотрясение. У меня тоже в три года было. Тошнило весь день. Я смутно помню, но очень похоже. Мы поехали в травму. Вот.

Я достала из сумки заключение врача из травмпункта. Илья едва взглянул на него, отложил в сторону.

– Череп целый, – озвучил он.

– Да.

Я неуместно вспомнила рентгенолога и пожаловалась зачем-то:

– Там такой ужасный врач. Он мне с ровного места нагрубил. Я и так чуть с ума не сошла, а он злой…

– Это нормально, – перебил меня Илья. – Они там часто не самые добрые. Минимальная эмпатия помогает лучше исполнять работу.

Я смотрела на него с недоверием. Как-то я не очень понимала связь квалификации с озлобленностью. Например, сам Раевский сейчас работал, как няшечка. Хотя не исключено, что скотина обладает каплей совести и чувством вины.

– В общем, я написала отказ от госпитализации, а ночью вызвала скорую, как истеричка какая-то. И снова написала отказную.

– Ты нормальная тревожная мать, – успокоил меня Илья.

В его голосе звучали те самые вкрадчивые, успокаивающие нотки, которые давным-давно кружили мне голову. Я снова хотела верить ему, ведь он говорил мне такие приятные вещи. Типичный Раевский.