В своей эпопее посмеивается над Наполеоном, говорившим о сорока веках, которые смотрят на него с высоты пирамид; но в пору полной собственной зрелости признается: «Я по крайней мере, что бы я ни делал, всегда убеждаюсь, что сорок веков смотрят на меня с вершин этих пирамид и что весь мир погибнет, если я остановлюсь».

В канун нового, 1851 года старший из братьев Толстых, Николай, – он уже пять лет почти как в Кавказской армии – приезжает в долгосрочный отпуск; в апреле срок побывки подходит к концу, и тут Лев вдруг решает отправиться в путь вместе с ним.

В письме к Татьяне Александровне Ергольской, он назовет свой неожиданный отъезд на Кавказ «внезапно пришедшей в голову фантазией». В дневнике – для себя – не найдет одного ясного объяснения: надеялся на благотворное влияние кавказской природы, ожидал, что его «лихости» представится случай выказать себя вовсю на Кавказе (его манит слава – пусть смерть, но уж непременно героическая), наконец, попросту «бежал от долгов и, главное, привычек».

В разное время, в разном настроении причины «бегства» будут называться разные. Называются, нет сомнения, всякий раз искренно, но не только нам, из нашего сегодня, – даже близким Толстого, ему самому даже, ни одна из этих причин порознь (иначе чего бы называть другие) не видится достаточной. Более того: и вместе, в сумме, они не охватят того целого, которое владеет им в момент неожиданного решения.

А потому останемся при этом толстовском – «внезапно пришедшая в голову фантазия». Тем более, что в Словаре Даля, рядом с толкованием слова «фантазия» – пустая мечта, выдумка воображения, причуда и т. п., найдем нечто весьма существенное: «фантазия – воображение, изобретательная сила ума, творческая сила художника, самобытная сила созидания».

Такого – фантазии, внезапно им овладевшей, – от него всегда должно ожидать.

Совсем юным, в докавказскую пору, с головой, кажется, уйдя в хозяйство, охоту, домашние музыкальные занятия, кутежи у тульских цыган, с головой, одним словом, уйдя, кажется, в жизнь помещичью, он вдруг оставляет Ясную Поляну и отправляется в Москву с целью попасть в высший свет, выгодно жениться, найти почтенное и доходное место для службы, стать игроком (ни много, ни мало!). Но, еще прежде, живя в Москве завсегдатаем светских гостиных, приметным женихом, карточным игроком (мало удачливым), он мечтает о деревенской жизни, намеревается скорее вернуться к ней, однажды разом бросает всё… но вдруг уезжает вместо деревни в Петербург – служить по военной или гражданской части, сделаться «практическим человеком» (объясняет: приятели уезжали в столицу, он вдруг сел в дилижанс и поехал с ними»). Когда какой-то родственник отправляется по делам в Сибирь, он «вскочил к нему в тарантас без шапки, в блузе, и не уехал в Сибирь, кажется, только оттого, что у него не было на голове шапки» (это Лев Николаевич сам о себе в старости расскажет).

Татьяна Александровна, внимательно присматриваясь к любимцу, угадывает в нем «человека, испытывающего себя». Сам Лев, размышляя об испытаниях, которым желал бы себя подвергнуть, выводит в своем журнале: «Правило: искать положений трудных» (и подчеркивает).

Что же толкает его, гонит вперед, к цели, пусть до поры неведомой, постоянно в первый раз открывает ему мысли и чувства, без которых он далее, кажется, уже не в силах существовать, побуждает перечеркивать прошлое и поворачивать к новому, не оставляет ни минуты покоя?

С самых юных лет и до поздней старости, до последнего своего дня, он напряженно, мучительно ищет самого себя, но не себя ради, – он сознает, каждой клеточкой ощущает свою нужность людям («Я был бы несчастнейший из людей, ежели бы я не нашел цели для моей жизни – цели общей и полезной», – это тоже на самых первых страницах дневника его юности) – и оттого постоянно – опять же с самых молодых лет и до последнего своего дыхания – стремится осуществить себя как можно полнее.