И мы идем в школу. Может быть оттого, что я проснулся, или от лиц всех встречающих меня людей, или от настроения моих родителей, или еще от чего, но мне стало как-то торжественно и ожидательно. С тех пор каждые год в этот день я что-то жду. И вот уже много лет я не хожу в школу, и нет тех, кто может дать мне безвозмездную радость, но первого сентября всегда возникает, хотя бы на миг, ожидание – «А что-то там будет, что ждет меня там за одним поворотом, потом за другим, и вот уже я вижу большую, бело-красочную толпу, где больше всего больших людей и совсем немного девчонок и мальчишек».
Потом меня ставят в строй, а я этого очень не хочу. И это был один из первых уроков в моей жизни. Именно тогда я впервые понял, что всегда буду не любить себя в строю, не любить быть одним из многих, таких же, как все. А затем все побежали с цветами и, конечно, все к директору. Можешь себе представить эту толпу…
Как прошли уроки и что с нами делали, я кажется забыл сразу. Но главная радость была впереди. И она связана с … возвращением домой, когда я пришел, сбросил с себя все это школьное и побежал на улицу.
В этот день все было настоящее.
– Да. Здорово. У тебя был этот день.
«Лето»
Может быть оценка «все хорошо» дается нам как откровение о том, что все могло бы быть значительно хуже?
Возможно все хорошо
– Опять… или… вновь… или еще лучше… снова. А может быть… пора. Да пора. Пора вставать и снова начинать… Вот только что…
О чем это я вчера думал? Не помню. Совсем. Как отрезало. Ну ладно.
…
– Вот опять – ну ладно. Сколько раз говорил себе – не соглашайся с возникшим тупиком. Это точно не тупик. Это лень преодоления. Ну что же? Ах, да. Непонимание… Что это? Это когда один задает вопросы, на которые другой не хочет отвечать?
И при этом один, который задает вопросы, не понимает, почему он не получает ответы, а другой, которому эти вопросы заданы, не понимает, почему они ему заданы и почему никто не понимает его нежелание на них отвечать. Так каждый разговор с подобными вопросами и такими же не ответами становится похожим на встречу бойцов, всегда ограниченных неким пространством, который по праву можно назвать рингом.
Да и начало подобного разговора похоже одно на другое…
…
– Привет…
– Доброе утро…
…
– Как спал?…
– Нормально… а ты как провела ночь?…
– Да было бы с кем…
…
– Мне кажется, что я с кем-то сегодня спал!? Или это мне только кажется?…
– Слава Богу, что заметил.
…
– Ну как же можно не заметить, когда постоянно натыкаешься на кого-то?!…
Да, эта милая разминка, состоящая из чередующихся вопросов, задаваемых не для того, чтобы услышать ответ, и ответы, которые на самом деле не отвечают на вопросы, она была предназначена не для обсуждения чего-то или, ишь чего захотели, для того, чтобы порадовать друг друга. Нет. Она необходима как вспоминание о существовании другого, встав в давно уже усвоенную позицию защиты-нападения, набрав нужный ритм и ни в коем случае не пропустить удар.
Этот ринг мог бы продолжаться если бы в пределах видимости не появился судья-рефери, сын, прерывающий обмен ударами, переводя его на новый уровень взаимонепонимания.
– Привет, птеродактили – то ли он здоровается, то ли констатирует, на время разводя родителей по углам.
Как же хочется вдарить ему вот сейчас, прямо сейчас. Да ногой, да под зад! Знаю, что зря сдерживаюсь. Все равно он ничего не поймет. Ни от того, что ему скажешь, ни от того, о чем промолчишь. Да и ни от того, что сделаешь.
И когда он перестанет так нас называть? Или может быть мы действительно эти самые птеродактили? Кстати, кто они такие? Забыла. Надо посмотреть в интернете. А то не знаешь, как реагировать.